Опер печального образа
Шрифт:
– Санчо, а ты на подпись обратил внимание? – не дал ему торжествовать дальше Михаил.
– Подпись мне без надобности. Лев Толстой умер, а другие для меня все на одно лицо. Сходен товар, да разный навар… Впрочем, на этот раз я не в тему, кажется.
– Когда ты был в тему, друг Санчо?
Корнилов повернул к Санчуку газетный разворот. Под статьей полужирным шрифтом была набрана фамилия автора публикации: «Людмила Синявина»…
Глава 9
– Чудо – не чудо, – отрезал Санчо, – а только каждый должен думать, что он говорит или же что пишет о пресонах, а не ляпать без разбора все, что взбредет на ум.
Когда-то в старину вернувшийся с работы муж видел из прихожей мерцание камина и качающийся силуэт на стене. То ли пламя дрожало, то ли жена дремала в ожидании. Михаил в этот вечер, ловя ногами разбежавшиеся тапочки, тоже видел неровный свет в темной комнате, нестойкую тень, которая все клонилась, клонилась вперед, но опять откидывалась назад. Как дрова в камине, похрустывала клавиатура.
– Включи свет – испортишь глаза, – сказал Михаил, получилось, что самому себе, потому что сам и щелкнул выключателем.
– Спасибо, Медвежонок, – ответила Аня, не отрывая пальцев от клавиш, а взгляда от монитора. – Я не заметила, как стемнело.
– А ужжж…
Корнилов решил это слово не договаривать. Если что, скажет, что имел в виду породу змеи с красной полоской на шее. Опять эта красная полоска на шее!
– А ужин, добрый молодец, ты найдешь в кастрюле, кастрюлю – в ватном одеяле, ватное одеяло – в пледе, плед – под подушкой, подушка – на диване, диван – в комнате…
Михаил хотел встать позади Ани, но она задергала плечами, замотала головой.
– Терпеть не могу, когда заглядывают в мои строчки, – сказала она, словно отвечая на анкетный вопрос про нелюбимое в этой жизни.
Он отошел, но успел заметить, что Аня – не в Интернете. Белое поле «ворда» она засеивала черными литерами с красными полосками опечаток. Опять эти красные полоски! Аня работала… Она набирала какой-то текст, и у текста был заголовок.
– А ты поужинаешь со мной? – спросил Михаил. – Мне ужин без тебя не нужен.
Но Аня обидела его до глубины незрелой поэтической души, не заметив первых в его жизни, пусть и случайных стихов. Клацали клавиши, медленно ползла вправо прозаическая строка. Тогда Корнилов взял тетрадку, в которую заносил свои «криминальные» мысли, карандаш. Сел на диван, облокотившись на теплую гору, домашнюю Фудзияму, с горячим ужином в недрах.
Затем посмотрел в потолок, перевел взгляд на окно, на коробки с книгами. Остановился он все-таки на жене. Поднес к глазам карандаш, будто собирался измерить Анины пропорции, перед тем как перенести ее на бумагу, и написал первое слово. Заметив, что жена за это время нащелкала уже пару предложений, засуетился, ткнул карандашом в бумагу, как Буратино носом в холст на стене, сделал маленькую дырочку. Вдруг лицо его оживилось, и он стал быстро записывать какие-то слова. Но также неожиданно остановился, прочитал написанное, вырвал лист из тетрадки, скомкал и бросил на пол.
Аня перечитала статью, которую она написала для еженедельника «Арлекин»… не идти же туда завтра с пустыми руками!.. посмотрела еще раз на заголовок, поморщилась, махнула рукой. Только после этого она заметила Михаила, лежащего на диване, согревавшего ужин собственным телом. Пол перед ним был усеян белыми бумажными снежками. Но удивительнее всего была его физиономия, некая смесь детской наивности и пророческого вдохновения. Судя по его глупому виду, Корнилов сочинял стихи. Не от обиды ли? Не успела ли она его чем-нибудь невольно обидеть?
– Готово! – вдруг закричал Корнилов.
– На табуретку встань, – посоветовала ему Аня.
– Ничего, они и так сейчас зазвучат. Сейчас, сейчас…
Аня приготовилась слушать. Исходя из ее личных наблюдений, дилетанты обычно пишут длинно и многословно. Об этом же говорило количество переведенной Корниловым бумаги.
– Женка есть у МедвежонкаЛучше даже, чем японка, –отбарабанил Михаил и посмотрел на Аню. Он ждал ее реакции. Листочек со стихами в его руке слегка дрожал.
– Искренне, – кивнула головой жена. – Много конкретного, узнаваемого. Больше всего мне понравилось место…
– Какое? – Корнилов заерзал на диване, чтобы устроиться поудобнее.
– Сразу после слова «японка».
Поэт уставился в листок с текстом, пошевелил губами и поднял на Аню недоуменный взгляд.
– Но на этом слове стихотворение закончилось, – Михаил опять посмотрел в листочек.
– Вот это мне и понравилось. Больше всего тебе удалось молчание. Хотя вот эта строчка тоже, на мой взгляд, оригинальна. «Мошонка есть у Медвежонка…» «Мошонка есть у Медвежонка»!
С хохотом Аня бросилась на кухню, ожидая услышать за собой шлепанье домашних тапочек. Но за ней никто не побежал. Ожидая подвоха, Аня на цыпочках прокралась по коридору назад и заглянула в комнату. Ее муж ползал по полу на четвереньках, повесив голову, как ослик Иа, и собирал свои черновики.
Вот дурак! Это было первое, что пришло Ане в голову. На что он обиделся? Неужели он всерьез отнесся к своим глупым стишкам? И это капитан Корнилов! Гроза преступного мира! Второй дан по школе… страшно сказать какой!
Аня вспомнила, как удивлялась, когда Михаил признался, что никогда не сочинял стихи, даже не пытался. Она тогда не верила, долго доказывала ему, что все люди в детстве или юности рифмуют, подражают известным стихотворцам. Это обязательный этап развития человека, как какое-нибудь имаго у бабочки.
А Корнилов упорно твердил, что чужие стихи учил, а своих не сочинял.
Сейчас Аня ему поверила, потому что увидела перед собой ту самую пропущенную куколку, минуя которую вырос, развился, возмужал этот человек. Откуда-то задним числом, зигзагом развития появился перед ней маленький человечек со своим наивным детским стихотворением, которое она подняла на смех. Ничем она не лучше той японки, которая выслушала бы хокку своего мужа-самурая и склонилась перед ним с благоговением. Тут Михаил ее поэтически не прозрел.