Операция "Берег"
Шрифт:
Никого не винил красноармеец Иванов. Догадывался: те толковые командиры, кто мог слёту осознать наши недостатки и перестроить тактику батальонов, по большей части лето и осень первого года войны не пережили. Остальным, призванным из запаса, наскоро выучившимся в училищах, приходилось почти с нуля путь смертельного фронтового опыта проходить. И комдивам, и комбатам с ротными, первым номерам «максимов» и рядовым стрелкам-красноармейцам. Можно было без потерь и отступлений, сразу, славно и безукоризненно врага бить? Да наверняка. Выползи, товарищ, на снег, да покажи как надо.
Самое
Собственно, так тогда и вышло. Сидела в неглубоком овражке поредевшая рота, пыталась согреться у крошечных костерков, упихивала в себя подостывшую, но еще теплую кашу — старшина все же успел, подвез. Немец бил из минометов, беспокоил, но не очень точно. Бойцы жевали, не обращая внимания на отдаленные разрывы.
А красноармеец Иванов котелок доставать не стал. Оно и надо бы подзаправиться на будущее, но аппетита вообще не имелось. Было очень обидно, так оно бывает, когда рутинную, в общем-то, работу вдруг не сделаешь и даже сам не поймешь, почему не вышло. Заготовка с брачком или клей слой шпона не взял? Не ясно, но ощущение, будто в морду тебе смачно харкнули.
Наверное, дурной был Митрич, хоть и возрастом не мальчишка. Не о полегших бойцах думал, не о жестокости дня минувшего, а о том, как дело сделать, немцев к ногтю прижать. Ну, и еще о том, что Фира ошиблась: на снегу и холоде ничего особо славного и в принципе не случается.
— Товарищи, в разведку добровольцы есть? — звонко закричал кто-то.
Политрук третьей роты — мальчишка, из студентов геологоразведочного[6]. Из комсостава батальона только он, да ротный-один с простреленной рукой, да сам комбат остались в строю. Взводные — все или на снегу лежат, или в санбат отправились.
Желающих в разведку было не то чтобы густо — обессилели стрелки, день-то был бесконечным. Но Иванов сразу встал, имелось предчувствие, что в деревню батальон не отведут, а мерзнуть на снегу в обнимку с мыслями нехорошими — не лучший вариант…
…Фонарик почти не светил, батарея издыхала, в желтом свете карта едва видна.
— Вот здесь и попробуете обойти, фланг прощупать, слабину у немцев найти. Имеем приказ завтра Потапово взять в любом случае. Это понятно? — старший лейтенант потряс меркнущий фонарик и выругался.
— Понятно, — угрюмо заверили бойцы.
— Сделаем! Даю честное слово коммуниста! — заверил комбата юный младший политрук.
Комбат посмотрел на самоуверенного пацана, кивнул:
— Командует младший политрук Чашин. Замом — сержант Прохоров. Возьмете автоматы, гранат побольше. Себя не демаскировать!
— Сделаем! — повторил младший политрук. Ему было и страшно, и весело. Совсем ведь сопляк.
Собирались недолго. Митрич от автомата
С другим делом задержались, когда уже вышли. Политрук Чашин возражал — то ли не терпелось ему, то ли брезговал. «Не положено, у лыжников свое начальство есть, там за имущество строго отвечают». Вот дурной же разговор. Все равно рядом ползти, какие тут предрассудки.
Снимать с окоченевших до полной жесткости тел маскхалаты оказалось почти невозможно. Митрич кое-как содрал с рослого лыжника белый балахон, с трудом натянул на себя, шинель оставил на снегу.
— Замерзнешь, — пробормотал сержант Прохоров, возясь с соседним телом.
— Не, тепло будет, — проворчал Митрич, затягивая на груди уцелевшие завязки балахона.
Политрук торопил. Поползли дальше. Митрич запомнил место, где шинель оставил, присмотрел новые валенки на одном из лыжников. Нужно будет на обратном пути забрать, парню они уже ни к чему.
Ползли — одиннадцать белых теней, вернее, десять и желтовато-черноногий в своем командирском полушубке и галифе товарищ Чашин. Слегка шуршал снег и тянущиеся полы маск-накидок, сопели бойцы. А красноармеец Иванов думал о том, сотрется ли розовое пятно на животе маскхалата, и еще о том, что ничего славного из этого дела не выйдет, просто так убьют, буднично. И кто же в гадания верить-то заставлял?
Ошибся.
Двигались почти наугад, ориентируясь в большей степени на «дежурные» очереди и осветительные ракеты немцев-пулеметчиков. И напоролись. Оказалось, ближайшее фланговое укрепление фрицев признаков жизни не подавало, сидело молчком. Видимо, не хотели демаскировать себя. Только вышло для немцев же хуже — наша разведка замерла, распластавшись на снегу, когда до вражеского бруствера оставалось шагов пятнадцать.
За ледяным покатым горбом негромко разговаривали, оттуда несло противным дымом немецких сигарет, и, чего скрывать, говнецом. Вонь врага — Митрич уже и забыл, как оно вплотную-то бывает.
— Гранаты приготовить! — почти беззвучно заорал младший политрук.
Вот, молодец: нотки командные, а почти и не слышно. Глядишь, через пару месяцев толковый комбат вырастет.
Лично Митрич гранату уже приготовил. Даже две, поскольку позиция для гранатометания была — удобнее и не придумаешь.
— Гранатами огонь! — строго по уставу приказал товарищ Чашин, и сам, как подобает, показал пример, метнув гранату — та чуть не долетев, стукнулась о бруствер, но все же соскользнула правильно — туда, к фрицам.
Митрич взводил и швырял РГД[7]-шки. Спешил, было понятно, что немцы сейчас откроют пальбу, в траншее уже истошно завопили с четким прусским выговором. А, суки, ну погодите!
Первые гранаты уже захлопали в траншее, подотставшие еще кувыркались в воздухе, свистели осколки, а красноармеец Иванов, вжавшись в снег, снял с винтовки штык, пытался перевернуть, надеть по-боевому. Руки дергало, штык никак не защелкивался…