Операция "Фауст"
Шрифт:
1 ДПЗ —дом предварительного заключения.
Только вот на гомосексуалиста все-таки не похож. Парень как парень...
Погорелов начал задавать вопросы, и сразу стало ясно, что отвечать на них Бирюков не собирается.
Я продолжил чтение погореловской справки. Временами я останавливался, но слышал только: «Не знаю... нигде я не был... ничего я не брал... никуда не ездил...»
«Задержан был Бирюков поздним вечером на квартире у директора театра Иванова И. И., которого он возит по долгу службы. При задержании сопротивления не оказал, но на допросах ведет себя замкнуто, свое участие в
— Да это мне цыгане подложили! Наши, из театра! У них шутки такие — цыганские!
— Зачем же актерам такие деньги подкладывать? У них что они—липшие?
— Не знаю. — Пожимает плечами.
«...Бирюков был предъявлен мною для опознания очевидцам убийства Гарусова. Свидетель Росс заявила, что один из двух мужчин, подходивших к автомобилю «Волга», был Бирюков. Свидетель Фильченко опознал Бирюкова и пояснил, что один из преступников обращался к Бирюкову, называя его «Валетом»...»
Погорелов старался изо всех сил уличить Бирюкова во вранье, но тот и не думал «раскалываться». Он вел себя точь-в-точь, как Ивонин. «И не подумаю», «Вот уж не помню», «Путаете вы все». Нет, с ним так нельзя. С ним нельзя по-человечески. Собственно, мне его признания были не нужны. Его опознали уже несколько человек, на «Вальтере» его отпечатки, иными словами, доказать участие Бирюкова в трех преступлениях, безусловно, возможно, но это дело времени и кропотливого труда. Нам же с Меркуловым нужно доказанное дело о существовании террористической организации сейчас, пока не поздно, пока еще можно спасти Геворкяна от расстрела за не совершенный им взрыв в метро.
И этот Бирюков — единственная нить, за которую можно уцепиться.
Я сделал Погорелову незаметный знак из своего угла, и майор, сверкая белыми щиколотками, вышел из кабинета.
Я сел на место Погорелова. Я собирался играть спектакль. Спектакль одного актера для единственного зрителя, которого необходимо было втянуть в игру, заставить поверить, что я с ним заодно, что принадлежу к банде Серого и Ивонина, я такой же, как он, Игорь Бирюков по кличке «Валет». Я еще не знаю, что я должен говорить, но мне предстояло перевоплотиться в свою противоположность, следователь должен стать преступником.
Я не смотрел на Бирюкова. Я сосредоточился на припоминании того бреда, который нес Ивонин, собираясь меня прикончить, и я начал говорить очень медленно и тихо, повторяя каждую фразу по нескольку раз:
— Интеллигент — раб мертвого разума, а солдат — господин жизни... Интеллигент — раб мертвого разума, а солдат — господин жизни... Надо возродить ведущий к истинному бессмертию культ солдата... Надо возродить ведущий к истинному бессмертию...
Главное — не останавливаться, вот так монотонно, чуть прибавляя темп, чуть громче...
—...Надо возродить культ солдата, прошедшего испытание огнем
Я скорее почувствовал, чем увидел, как у Валета дернулось лицо. Еще чуть-чуть громче...
—...Мы должны уничтожить это быдло. Мы выполним приказ. Придет Сталин и отдаст приказ: приготовиться...
Теперь я смотрел Бирюкову прямо в глаза и молол ахинею об освобождении населения от шлаков, преобразовании жизненного пространства и еще черт знает о чем. Он не понимал, что происходит. Он был растерян от своего непонимания. Я же думал только об одном — как бы не остановиться, не сбиться с темпа. Я начал все сначала, и я уже орал.
— Мы выполним заветы нашего устава! Мы с тобой, брат, да, мы — братья! Никто не победит наше «Афганское братство»! Соберем быдло, и трах-тарарах — нет их! Долой подлых мыслителей!
Бирюков смотрел на меня как загипнотизированный. Глаза его расширились и уставились в одну точку не мигая.
— Мы взорвем этот мир, разнесем его на куски, как мы взорвали бомбу в московском метро! Мы - будем убивать их, как убили этого предателя — курсантка из Рязани! Пистолет к виску — и нет его! Ножом в спину —рраз! И нет этой девчонки —Ким! Она была против нашего братства! Мы будем убирать всех, кто против «Афганского братства»! Мы будем убивать и грабить! Нам нужны деньги! Деньги — для нашей революции! Мы господа жизни! Мы победим!
Бирюков схватился руками за голову и начал мотать ее из стороны в сторону, подбородок у него трясся, как в лихорадке, на лбу выступили капли пота, Комедия подходила к концу.
— И ты, Валет, ты тоже быдло! — заорал я истошным голосом. — Они тебя в висок — бах! — и нет тебя! Кому ты нужен? Сталину?! Ты не Валет, ты — шестерка! На тебя им и пули будет жалко! Бутылкой по черепу, и хватит с тебя!
Валет взвыл страшно и повалился головой на стол. В дверь вломился Погорелов с каким-то оперативником. Тот держал пистолет на изготовке. Я замахал руками, сам готовый грохнуться в обморок.
Если бы Меркулов видел сотворенный мною спектакль, это были бы мои последние минуты работы в Мосгорпрокуратуре. Для него не существовало понятия «моральный выбор». Недопустимость морального компромисса в повседневной жизни он целиком и полностью переносил в практическую сферу уголовной юстиции и выступал против тактических приемов, основанных на использовании низменных побуждений у допрашиваемого. И то, что я совершил сейчас, было безнравственно и противозаконно, но у меня не было другого выхода. Потому что я знал: если мы найдем истинных преступников и докажем их вину, мы спасем Геворкяна. Но главным для меня было не это: еще ходил по земле другой убийца Ким. И цель — найти его —оправдывала средства.
Погорелов включил магнитофон на запись и слушал Валета, не перебивая. Лишь дважды, меняя кассету, он пытался остановить Бирюкова, но тот не обращал на майора никакого внимания. Обращался он лишь ко мне, своему «брату». Я же внимал ему без остатка — незаметно дирижировал его показаниями —этой симфонией кошмаров, задавая ему наводящие вопросы. Сейчас мне нужно было вытащить из этого безумца информацию об «Афганском братстве» и о деле Морозова, а сведения о двух других убийствах я оставлял на десерт — товарищу Погорелову...