Операция «Канкан»
Шрифт:
Он морщится при звуках языка Гейне. Мычит нечто невразумительное. Понять-то можно, с грехом пополам, но произношение… И что, болтать с ним по-русски в столице страны, где в каждой газете полно проклятий в адрес русских евреев-комиссаров?
Молча глотаем пенистое бархатное, я практически не чувствую вкуса. Кинув купюру хозяину, шагаю в укромную часть пивной. Боря явно заинтригован, что мы не остались в местах уединения, а попали в задний дворик.
Там ему в пузо втыкается предмет, прикрытый полой суконной куртки.
– Кто тебя прислал? Тихо! Отвечай шепотом.
Мы стоим в узком простенке, очень близко.
– Кто тебя прислал?
– Слуцкий… Начальник ИНО ГУГБ. Он лично тебя ведет.
– Пароль?
– Так нет никакого пароля.
– Мой оперативный псевдоним?
– Не знаю… Позывной тебе дают Парис.
Я молчу, по-прежнему раздираемый сомнениями, почему мне подкинули этого пентюха.
– Ну… В общем… Приехать должен был не я… Кто-то из разведшколы, кого знаешь лично.
– Так какого фига тебя послали?
– Арестованы они…
Вся группа?!
– Неужели провал… Где? Во Франции? В Польше? Ну!
Его медлительность, бесившая в спецшколе, сейчас просто выводит из себя. Если бы прижимал к его брюху ствол, а не ключ от квартиры, быть может, надавил бы на спуск. Это ходячее недоразумение отчислили как негодного к оперативной работе. Если наши провалились, не по вине ли такого агента-недоучки?
– Неа… В Москве. Как иностранные шпионы и враги народа. Меня одного не тронули.
Чувствую себя словно на корабле в шторм. Качает. Вижу ведь – Борька не врет. Он простой и прямой, его непременно расколет Гестапо на первом же допросе. В час по чайной ложке выколупываю из этого бестолкового подробности того, что творится на Родине в тридцать седьмом. Арестован нарком связи, он же – бывший нарком внутренних дел Генрих Ягода. Обвинений целый букет: контрреволюционная деятельность, шпионаж в пользу разведки капиталистической страны, саботаж. Боря не знает подробности, только слухи и написанное в газете. Арестованы многие. Вот почему вместо человека из моего выпуска отправлен экс-курсант с минимальной подготовкой. Зато узнаваемый в лицо.
– Меня тоже… Отзывают?
– Неа. Только объясни… Почему ты сбежал в Германию и долго не выходил на связь?
То есть меня подозревают в двурушничестве не только в Абвере, но и наши. Оттого столько висели на хвосте, проверяли – не пасут ли немцы.
– Дружки Мюллера не отходили ни на шаг. Дернулся бы – мигом получил бы пулю.
– Не доверяли…
– Еще бы! Месяц по прибытии из меня душу вытрясали: колись, мол, парень с Лубянки.
– Фашисты, – сочувствует Боря. – Чего ж не отписался сразу? Адреса, что на всякий пожарный, мы все знаем.
– Из учебного лагеря Абвера это несколько неловко. Пойми, там каждую минуту под наблюдением.
– Ага… Мне-то ясно. Но в Москве ща все нервные, подозрительные. Второй вопрос. Мне как доложить: ты… это… Мюллера вербовал?
– Какое там! Он на подъеме, в восторге от происходящего. Если подкачу с вербовочным предложением, меня даже не предателем – психом сочтет! – вижу его растерянность и понимаю, что сгоряча несу полную ерунду. Связному это знать не нужно. Упрощаю донесение: – Отставить. Скажешь просто, что не удалось.
– Ну, короче, старое задание с Мюллером отменяется. Будешь спящий агент. Если только что особо важное узнаешь, выходи на связь.
Я ловлю себя на том, что машинально продолжаю тискать одежду собеседника и пихать ключом в пупок. Ладони потные. Ей-богу, так не нервничал, когда меня подводили к отрытой могиле. На этом лирическая сторона свидания заканчивается. Коллега снабжает меня адресами и условными сигналами связи.
Боря трудится водителем советского торгпредства, дипломатической ксивы для прикрытия, естественно, не имеет. Наверняка в той или иной мере под присмотром Гестапо.
Теперь от меня ждут полного доклада, подробных сведений, что не сообщишь связному. Но некоторые вещи я не могу объяснить. Потому что Москва решительно меня не понимает.
Я не в аптеке служу, а в Абвер-2. Диверсант, ликвидатор. Задача – полное уничтожение коминтерновского подполья в Западной Европе. Я буду стрелять в наших! Такой вот спящий агент.
И что бы я ни написал в рапорте, подозрение в зловредном бегстве из Союза прилепилось пожизненно. В ГБ я чужак, и кто-то наверняка попытается спихнуть вину на меня, рядового исполнителя, мол – от его криворукости операция пошла кувырком. Я должен был всего лишь подсадкой войти в доверие к немцу, прикрыть от блатных, разболтать. Побег из-под конвоя – сплошной экспромт Чеботарева, когда тот узнал, что ненароком отлупил выпускника спецшколы НКВД, подготовленного для СГОН. А уж в Германию… Никто не ждал. Будь она проклята.
Итак. Нужно дождаться задания. Нет – Задания с большой буквы. Пока же я отправляюсь спать наяву. То есть продолжаю прежнюю жизнь абверовского головореза с пониманием, что мои навыки скоро понадобятся Рейху. Сжигаю свободное время в тупой трескотне с сослуживцами, чьи интересы не идут дальше, чем сделать карьеру и переспать с блондинкой после рюмки-другой. Упорно изображаю преданность идеалам нацизма.
Особенно красочно преданность проявляется в ночь перед днем рождения фюрера. Курсантов Абвера отправляют на улицы. Центральная часть города погружается во тьму, отключено даже уличное освещение. По Райхсштрассе стучат копытами бесчисленные колонны пацанов из Гитлерюгенда с факелами в руках. Все в одинаковых черных штанишках и черных галстуках. Смолкает надоевшая маршевая музыка из репродукторов. Только грохот сапог по мостовой. Десятки тысяч огней сливаются в пламенный ковер.
Юные фройлян не смеют ходить колоннами, им велено стать домохозяйками и матерями следующему поколению в коричневых рубашках. Девушки толпятся в своих длинных дешевых платьицах из целлюлозы или в баварских народных костюмах (кажется, эти яркие тряпки имеют мелодичные названия «трахт» и «дирндль»). Большинство щеголяет в одинаковых синих куртках поверх синей блузы, сплошное издевательство над женской натурой, ищущей индивидуальности.
Над стадионом шевелится багровое зарево – отсветы десятков тысяч факелов в низких облаках. Слышен лающий голос, он вещает о величии нации, о задачах молодежи в борьбе за жизненное пространство.
– Хайль!
– Зиг хайль!
Или другая ночь. В костер летят книги. Было уже много костров, но список противной интересам Рейха литературы все растет и растет, обыски в домах евреев и прочих неблагонадежных субъектов дают новую пищу огню. Страницы книг, словно черные лепестки с тлеющими краями, пытаются совершить побег из горящего переплета и взмывают к крышам домов.
Смотрю на фрау лет шестидесяти или даже старше. Она сбросила в общую кучу десяток книг. Добровольно избавилась от еврейско-провокационной писанины? Фюрер гордится тобой, бабушка. Вдруг согнулась, точно от старческой болячки. Томик стихов, приговоренный к аутодафе, ловко ныряет ей под кофту, чего я старательно не увидел.