Операция "Кеннеди"
Шрифт:
— Классно ты смотал от наших людей там, в Тель-Авиве, — заметил Рафи, выезжая на улицу пророка Иеремии, по которой мы направились в сторону Французского холма. — Конечно, если б ты воздержался от этой самодеятельности, мог бы избежать поездки в Шнеллер.
— Поди знай, — откликнулся я, — ведь я даже не в курсе до сих пор, кто ваши люди, а кто не ваши. И, главное, чего вы все от меня хотите...
— Неужели не догадываешься? — Рафи посмотрел на меня с любопытством. Куда меньше его интереса заслужил оказавшийся на пути светофор, через который мы проскочили на красный свет, вспугнув стайку
— Сыграем в загадки, что ли? Горячо-холодно?
— А ты не любишь играть в загадки? — спросил Рафи почти разочарованно.
— Еще совсем недавно мне казалось, что люблю, — сказал я, — но теперь я уже совершенно в этом не уверен.
На перекрестке Митла, возле школы Рене Кассена, где минувшим летом террористы взорвали городской автобус, мы свернули направо. Я подумал, что направление нашего движения становится вполне очевидным. Не в Еврейский же университет меня везут, в самом деле!
— Ну все-таки, — не отставал Рафи, — как ты думаешь, кто мы, а кто они?
— Я думаю, что они — это БАМАД, — уступил я неохотно, — а вы — это ЯМ, специальный отдел. И ты, наверное, везешь меня к человеку, имя которого начинается на букву "Б". Барух какой-нибудь или Бенцион... А сидит этот человек почему-то в здании Центрального штаба полиции в Шейх-Джаррахе. Хотя я думал, что ваша штаб-квартира должна быть в каком-нибудь более партикулярном месте, типа здания "Клаль" или Дизенгоф-центра...
— Человека зовут Биньямин, — откликнулся Рафи, слушавший меня с таким пристальным вниманием, что за время моей короткой речи он успел проскочить на красный свет уже два светофора и сейчас пересекал на желтый скоростное "шоссе номер один", — и конторы у нас в самом деле находятся именно там, где ты сказал. Но береженого Бог бережет, так что пока тебя будет безопаснее доставить в Шейх-Джаррах. Там люди Джибли хотя бы стрелять не начнут.
— Люди Джибли?
— БАМАД. Ты никогда не слышал о Джибли?
— Нет, ведь его имя засекречено...
— Три паренька сели в тюрьму прошлым летом за то, что опубликовали это имя в Интернете. Я думал, что ты читал эту почту...
— А да, действительно, был такой эпизод. Но я не читал: с моего почтового сервера это послание быстро удалили.
Рафи хмыкнул. Остаток пути до главного корпуса штаба полиции мы преодолели в молчании.
XXXVII
Биньямин оказался красивым мужчиной лет шестидесяти, с крупными чертами лица и волнистой, совершенно седой шевелюрой. Эдакий израильский Ричард Гир предпенсионного возраста... В его довольно тесном кабинете на пятом этаже генерального штаба под потолком горела тусклая неоновая лампа. Другая, настольная, освещала завал бумаг, факсов и бланков, покрывающих всю немалую поверхность дубового начальственного стола. На одном из бланков я заметил армейский гриф "несекретно" — таким маркируют обычно конверты с повестками резервистам и другую продукцию военной бюрократии. Ближайший ко мне факс — с темным пятном, образовавшимся явно от соседства с настольной лампой, начинался эмблемой Израильской ассоциации компьютерных пользователей. Когда-то и я получал факсы с такой же шапкой, заплатив этой конторе сто шекелей с матвеевской
— Садись, Соболь, — сказал Биньямин, жестом указывая на единственный в комнате стул — металлический, обтянутый дешевым дерматином, как в университетской столовой. Я опустился на мягкое сиденье, и мне сразу захотелось спать. Похоже, он это заметил.
— Сейчас нам сделают хороший арабский кофе с кардамоном, — сказал Биньямин с интонацией настолько отеческой, что мне она показалась просто фальшивой. — Могу себе представить, как ты сегодня устал.
— Не можете, — вяло ответил я. — Я и сам не могу себе этого представить.
Биньямин посмотрел на меня долгим, испытующим взглядом. Я отвел глаза и уставился на портрет нового главы правительства, висевший почти под самым потолком. Выражение лица Шмулика на этом известном портрете было какое-то кровожадное, особенно если смотреть снизу и в полутьме: глаза прищурены, губы приоткрыты и в углу рта хищно блестит остроконечный верхний резец. Я никогда раньше не замечал, что премьер-министр выглядит на этой знаменитой фотографии столь зловеще. Интересно, замечал ли это Биньямин, когда выбирал портрет — если, конечно, он его выбирал...
В комнату вошел сухощавый болезненного вида мужчина лет тридцати, в больших стрекозиных очках, с круглым бронзовым подносом, на котором дымились две чашечки турецкого кофе, с двумя стаканами воды. Подождав, пока Биньямин расчистит место на своем столе, вошедший поставил туда поднос и, смерив меня взглядом, произнес вполголоса довольно странную фразу:
— Просят утвердить операцию "Освальд". Четыре к одному.
— Ждем до полуночи, — быстро ответил Биньямин, отхлебнув горячего кофе. — Пострелять мы всегда успеем.
— Гражданская война? — спросил я, когда незнакомец бесшумно вышел из кабинета, оставив нас наедине.
— Надеюсь, нет, — серьезно ответил Биньямин. — До полуночи все еще сто раз изменится.
Но в голосе его я не услышал уверенности.
— А в чем, собственно говоря, дело? — спросил я. — Ваши отношения с БАМАДом входят в баллистическую фазу?
— Ты же все читал, — сказал Биньямин, — операция "Кеннеди" должна была быть отозвана уже после того, как БАМАД убрал Кравеца и Маркмана с Вернером...
— Кравец — это тот молодой охранник, который кричал на площади про холостые пули?
— Ну да, он самый.
— А кто такие Маркман и Вернер?
— Маркман был врачом в больнице "Ихилов". Он не был посвящен в заговор, но дежурил в ту ночь по лаборатории и случайно обо всем узнал. БАМАД убрал его после того, как Маркман попытался установить контакт с корреспондентом CNN в Иерусалиме. А Вернер был кинолюбитель, который снял покушение на видеопленку...
— Ту самую пленку? Разве ее сняла не Рита Кауфман?