Операция «Людоед»
Шрифт:
Трещалов открыл рот, он почему-то старался высунуть изо рта язык. Афанасьев, не знал, что следует делать, не знал, чем можно помочь умирающему человеку, как облегчить страдания. Трещалов не шевелил ни рукой, ни ногой. Возможно, одна из пуль задела позвоночник. Раненый давился хриплыми клокочущими гортанными звуками, какие временами издает рассерженный индюк. Показалось, раненый что-то прошептал. Афанасьев опустился на колени, стараясь разобрать слова, но услышал только предсмертные хрипы. Теперь Афанасьев видел, что Трещалов высунул изо рта язык, красный, какой-то плоский и тонкий, словно раздавленный каблуком. Афанасьев поморщился, решив, что Трещалова пытали, пассатижами раздавили его язык. Приглядевшись, Афанасьев понял, что это вовсе не язык. Но что? Трещалов закашлялся, подавился кровью, изо рта выскочил, упал на траву пластиковый пакетик размером девять на пять с половиной сантиметров. В такие герметичные прозрачные пакетики с застежкой в некоторых банках упаковывают новые пластиковые карточки, которые выдают клиентам. Афанасьев взял пакетик, вытер его о пиджак Трещалова. Внутри сложенный в несколько раз листок бумаги. Видимо, записка. Послание с того света. Афанасьев хотел распечатать пакетик,
– Что-то случилось? – спросил водитель.
– Ничего, – Афанасьев клацал зубами. – Вот поскользнулся. В лужу упал.
Афанасьев добрался до съемной квартиры около полуночи. По дороге он купил водки, на закуску банку консервов и несколько яблок. Хозяин, открывший дверь, внимательно рассматривал постояльца, пока тот снимал испорченные ботинки и раздевался до трусов.
– Где это ты так уделался? – спросил старик. – Обидел кто?
– Нет. Сам в грязь упал, – повторил Афанасьев свое наивное объяснение. – Ну, испачкался малость.
– Хороша малость, – проворчал хозяин.
Афанасьев зашел в ванную, принял душ, развел в тазике мыло и замочил грязные штаны. Натянул чистые майку и трусы, заперся в комнате, отвинтил бутылочную пробку и в два приема выпил стакан водки. Не тратя время на возню с консервами, закусил кислым незрелым яблоком. Афанасьев задернул шторы, уселся к столу, достал из кармана пластиковый пакетик. Видимо, этот пакетик завалялся в кармане Трещалова, похитители не обратили внимания на бесполезную мелочь, а пленник, предчувствуя скорый трагический конец, нашел вещице применение. Устроил герметичный контейнер для записки, которую держал за щекой. И выплюнул в последние секунды жизни. Умно. Афанасьев аккуратно открыл пакетик, вытянул из него сложенную вшестеро исписанную с обеих сторон половинку тетрадной странички. Расправил бумагу на столе. Странно, записка написана чернилами необычного цвета, темно-бордовыми. Буквы пляшут, почерк очень мелкий неровный, но сам текст легко разобрать. Афанасьев склонился над столом, трижды перечитал письмо.
«Здравствуй, Виталий. Не уверен, что это письмо попадет тебе в руки, но я должен его написать. Нет времени и возможности рассказать подробно о моих злоключениях, поэтому сразу к делу. Трудно поверить, но меня похитил, убил охранников всего лишь один человек. Знаю его имя – Юрий. Очевидно, бандит опытный, в авторитете. Позавчера к нему присоединился какой-то молодой отморозок из бывших зэков по имени Сева, который только что вышел из колонии. Они затевают какое-то преступление, но что именно, не имею понятия. Этот молодчик Сева называет моего похитителя по кличке – Стерн. Я не имею возможности оказывать активного сопротивления. Меня держат на цепи, часто заклеивают рот, ни днем, ни ночью не снимают с рук браслеты. Я потерял счет времени, не знаю, какой сейчас день и час. Меня все время пичкают какими-то колесами, колют героин и снотворное, от которого слон вырубиться. Минуты просветления выпадают все реже. Сейчас я сижу в сортире на унитазе, четвертый раз на дню симулирую расстройство желудка. Мои руки скованы браслетами. Но здесь есть бумага, тетрадные листы, которыми подтираются. Я спрятал в воротнике рубашки половинку бритвы и несколько спичек. Бритвой я режу предплечье и макаю в кровь заточенные спички. Знаю, что живым из этой переделки мне не выйти. Возможно, все закончится уже сегодня. Эти суки получат свои деньги, а я свою пулю. Мое последнее желание таково. В милицию не обращайся ни в коем случае, не хочу, чтобы этих тварей судили по человеческим законам. Не хочу, чтобы их отмазывал какой-нибудь мудила адвокат, а суд присяжных проявлял гуманность. Не хочу. Поэтому подключи опытных парней из нашей службы безопасности. Пусть они найдут Стерна и этого Севу. Что делать дальше, ты знаешь. Перед тем, как эти гады сдохнут, пусть почувствуют, что такое настоящая боль. Спустить с них живых шкуру или отрезать яйца – наказание слишком мягкое. Пусть подыхают медленно, долго и страшно. Пусть пройдут через ад боли и диких страданий. Час за часом, день за днем. Сейчас они снимают частный дом где-то на окраине Чебоксар, где именно, не знаю. Дом одноэтажный с мансардой, железная двускатная крыша покрашена ярко желтой краской, вокруг участка деревянный глухой забор зеленого цвета, на углу забора скворечник. Это все, что я видел. Они пользуются фургоном „Газель“, темно коричневым. Номера московские, первые цифры 3 и 7. Здесь они собираются прожить несколько дней. Если действовать быстро, без промедления, наши парни все успеют. Думаю, найти этих подонков будет не так уж трудно. Прощай. Жене это письмо не показывай. Твой Ник. Трещалов»
Афанасьев встал из-за стола, запечатал записку в пакетик, плеснул в стакан водки. Он долго бродил по комнате, наливался яростью, сжимал кулаки и что-то бормотал себе под нос. Сейчас он не сомневался, что сотрудники службы безопасности сумеют выследить и найти похитителей и убийц Трещалова. В своей записке Трещалов дает описание дома, где проживают бандиты. Не так уж много в городе домов с броскими желтыми крышами. Кроме того, Трещалов указывает две цифры автомобильного номера, марку и цвет фургона… Короче говоря, зацепки есть. А дальше, когда преступники будут найдены, с ними разберутся по-свойски. Без ментов, без бумажной пачкотни и болтунов защитников. Тут Афанасьев вспомнил, что еще не позвонил жене. После исчезновения Трещалова и убийства телохранителей Ирина, как пуганая ворона, куста боится. Она не знает, куда пропал муж, наверняка ищет его, обзванивает знакомых, плачет, накручивает себя. Вздохнув, Афанасьев достал мобильник, набрал номер домашнего телефона. Пропустив надрывные крики жены мимо ушей, сухо сообщил, что домой сегодня не вернется, потому что наклевывается важное мероприятие. Подробности при встрече. Ирина разрыдалась в трубку.
– Ты опять у этой своей сучки? – прокричала жена в трубку. – У этой Ленки? Елены Петровны, что б ей пусто было. Мужика холостого найти себе не может. Похотливая тварь. Гадина…
– Я не у нее, – заорал в ответ Афанасьев. – У меня тут такие дела творятся. Такие дела, что волосы на жопе дыбом… Что жить не хочется… А ты, дура, о Ленке вспомнила.
– Тогда где же ты? Где творятся дела? Отвечай немедленно.
– Где? Где?
Про себя Афанасьев выдал длинную матерную тираду, последнее слово которой рифмуется со словом «где». А вслух сказал:
– Я в Чебоксарах. Вот где.
И тут же схватился за голову свободной рукой. Вот что делают с нормальным человеком водка и бабская истерика. Домашний номер Афанасьева наверняка слушают менты. А он сказал… Боже…
– Каким ветром тебя занесло в Чебоксары? – кричала в трубку Ирина. – Ты меня слышишь, Виталий? Почему ты молчишь?
– Дома поговорим, – рявкнул Афанасьев. – По телефону нельзя.
Он нажал кнопку отбоя, плюхнулся на диван и вытянул ноги. Может, его телефон чистый, может, никакой милицейской прослушки в природе не существует? Будто у милиции других дел нет, только слушать треп истерички Ирины. Возможно, сам Афанасьев пугает себя пустыми выдумками. Надо жить спокойнее. Если так себя накручивать, недолго угодить в Кащенко с диагнозом паранойя. Афанасьев окончательно успокоился, махнув еще стакан водки и проглотив консервы. Повеселев, повесил на веревку выстиранные брюки, расстелил на диване короткую детскую простынку, выключил свет и, растянувшись во весь рост, заснул мертвым сном. На следующий день Афанасьев вылетел в столицу первым же рейсом. Спускаясь с трапа на летное поле, приметил «Волгу» с затемненными стеклами, стоявшую внизу. В душе шевельнулось беспокойство. Через несколько секунд к нему подошли три мужчины в штатском, предъявив удостоверения сотрудников РУБОПа, усадили на заднее сидение автомобиля, крепко сжали плечами с обеих сторон и увезли на Шаболовку.
В центральном РУБОПе его обыскали, выудили из кармана предсмертную записку Трещалова, а затем сунули Афанасьева в одиночную камеру изолятора временного содержания. Два долгих часа пленник мерил шагами тесное пространство одиночки, ожидая вызова на допрос, который проведет какой-нибудь тупой капитанишка. Мент предъявит Афанасьеву обвинение в убийстве и похищении человека. Но к следователю его так и не вызвали. Дверь камеры открылась, через лабиринты коридоров Афанасьева провели к автозаку и повезли неизвестно куда. В переполненную Бутырку везут или в Матросскую тишину, – решил Афанасьев. Оказалось, в Лефортовский следственный изолятор. Допрос задержанного проводил не капитан милиции, а генерал внешней разведки Антипов и два высоких чина из ФСБ.
Глава пятая
Чебоксары. 14 августа.
День выдался хлопотным и очень жарким. Накануне Стерн купил у пожилого частника трехгодовалый грузовик «МАЗ». Кабина темно зеленого цвета, вместительный кузов, синий тент из прочного синтетического материала. Документы у нотариуса оформлять не стал, сказал прежнему владельцу машины, что спешит по делам в Алапаевск, где подвернулась очень выгодная халтура. Все бумаги якобы выправят позже, когда Стерн вернется из рейса, а пока нужна лишь письменная доверенность на управление транспортным средством. На ночь Стерн оставил «МАЗ» на платной стоянке. Сегодня до обеда он проторчал на городской автобазе, где два слесаря с раннего утра осматривали грузовик, искали возможные неисправности, но ничего серьезного не наковыряли. Только отрегулировали развал колес и поменяли рулевые тяги. Впрочем, и старые могли бы еще послужить. Стерн расплатился со слесарями, сел за руль и, выехав из ворот автобазы, направился к дому старухи Клюевой. Не доехав до места километра полтора, остановил «МАЗ» у магазина хозяйственных товаров, купил две лопаты, лом и кирку. Забросив покупки в кузов, дальше пошел пешком. Подгонять «МАЗ» к дому Клюевой не следует, сама бабка полуслепая, но кто-то из соседей может запомнить номер машины. Так, на всякий случай. Возможно, эта предосторожность лишняя. Но это как посмотреть. По опыту Стерн знал, что лишних предосторожностей не существует. Через калитку в глухом заборе он зашел на участок, поднялся на крыльцо, прошел в спальню. Ватутин дремал на железной кровати. Он накрыл лицо серой застиранной марлей, спасаясь от злых августовских мух. Услышав скрип половиц, проснулся, сел на кровати и уставился на Стерна мутными спросонья глазами. Стерн остановился в дверях, прислонившись плечом к косяку.
– Ну, ты готов к великим свершениям? – спросил он.
Ватутин потянулся, растопырив локти в стороны.
– Готов. Как всегда.
– Тогда слушай. Мы уезжаем из города сегодня. Сейчас я на грузовике съезжу в одно место и заберу товар. Ты бери сумку с оружием и вторую сумку с вещами. Стволы сверху присыпь мелкой картошкой. Спускайся вниз по улице к магазину хозяйственных товаров. Там я тебя подберу через два часа. Но перед этим возьми тряпку, намочи ее мыльной водой и сотри наши пальцы с мест, где они могли остаться. Сортир, ванная, кухня… Везде пройдись тряпкой.