Операция "Раскол"
Шрифт:
В 1951 году было принято решение об аресте Гомулки. Но для того чтобы сделать это, надо было «расколоть» Спыхальского. Спыхальского, который давно уже был снят с поста министра обороны и работал в качестве гражданского инженера во Вроцлаве, арестовал полковник Святло. Вспоминая об аресте Спыхальского, Святло позднее рассказывал:
«Когда Спыхальский, по прибытии во Вроцлав, вошел в дом, он нашел меня в своей квартире. За ним следовал мой агент, который, увидев меня, понял, что все кончено. Спыхальский остановился и смотрел на меня: мы знали друг друга лично. Он поздоровался со мной, протянув мне руку, а я задержал ее в своей руке. Мои агенты обыскали
В тюрьме Спыхальский повел себя более стойко, чем можно было предположить, отказался скомпрометировать Гомулку.
К счастью, Гомулка в защите мог опереться на два сильных аргумента. Во-первых, в его прошлом не было ничего, что свидетельствовало бы о его нелояльности как поляка и коммуниста. Ему нечего было скрывать. Во-вторых, он был способен вызывать к себе преданность у окружающих. Все близкие друзья, арестованные для того, чтобы обличить Гомулку, отказались чем-либо дискредитировать его. В конечном счете его арестовали не потому, что против него были добыты какие-то доказательства, а потому, что на этом настояли русские.
Полковник Святло, которому поручили арестовать Гомулку, впоследствии следующим образом рассказывал об этом аресте и заключении Гомулки:
«Для доказательства вины Гомулки мы, помимо прочего, вошли в контакт с братскими партиями. Я разговаривал с главами служб безопасности Венгрии и Чехословакии, допрашивал людей, арестованных в связи с этими процессами. Я допрашивал арестованных членов семьи Филдов и не сумел получить какое-либо доказательство вины Гомулки.
В июле 1951 года было решено арестовать Гомулку.
Радкевич вызвал меня в свой кабинет и приказал ехать в Криницу, арестовать Гомулку и привезти в Варшаву. Он сказал, что таков приказ Берута. Я должен был убедить Гомулку поехать со мной в Варшаву добровольно…
Было 7 часов утра, я приехал в Криницу и вошел в комнату Гомулки в санаторном корпусе. Его жена Софья… ушла ненадолго в город. Гомулка меня хорошо знал. Войдя и поздоровавшись, я сказал, что у меня есть приказание от партии привезти его в Варшаву. Сначала Гомулка отказался, ссылаясь на отпуск и нежелание появляться в Варшаве. Тем временем пришла его жена и заволновалась… Я разговаривал с тов. Владиславом и его женой с 7 часов до 10 часов утра, пытаясь убедить их, что они должны поехать со мной добровольно. В конце концов Гомулка оделся, и мы втроем сели в машину и поехали.
Я запланировал поездку таким образом, чтобы не появляться в Варшаве средь бела дня. Мне было неудобно и неприятно, чтобы варшавяне увидели меня в обществе бывшего генерального секретаря при таких обстоятельствах… Поэтому я часто в дороге останавливался. Тем временем в Варшаве царило замешательство. Почти каждые полчаса Берут и Минц звонили Ромковскому, справляясь об обстановке. Они не знали, что я несколько раз останавливался в дороге, и не могли понять причину задержки. Обеспокоенные и испуганные, они настояли, чтобы мне навстречу была послана машина с рацией для установления связи со мной. Я повстречал эту машину между Кельце и Радомом, но не остановился: какая была в этом польза?
Я прибыл в город ночью и привез Гомулку и его жену как раз к месту заключения. Гомулку поместили в Мидзечине, около Варшавы, на специальной вилле под контролем 10-го управления министерства госбезопасности… Жену Гомулки Софью я поместил в соседнем доме. На меня была возложена личная ответственность… за безопасность и благополучие Гомулки и его жены.
Он жил в комнате с зарешеченными окнами, ему приносили хорошую пищу, книги и журнал «Проблемы». Ему не разрешалось получать газеты. В стене комнаты имелся глазок, через который за ним постоянно наблюдал часовой. Здоровье Гомулки не было очень плохим, хотя у него был больной желудок, а левая нога не сгибалась после ранения полицией еще до войны.
С арестом Гомулки и его заключением в Мидзечине началась серия осложнений и недоразумений в политбюро. Прежде всего ни один из партийных руководителей не осмелился поговорить с ним. Они его просто боялись… В результате Гомулка оставался в Мидзечине около 3 месяцев почти в полной изоляции и никто его не допрашивал.
Наконец политбюро приняло решение. Заместителю министра госбезопасности Ромковскому и главе 10-го управления полковнику Фейгину было поручено поговорить с Гомулкой. До самого моего отъезда в декабре 1953 года, то есть в течение 2,5 лет, на допросы Гомулки ушло в целом не более 15 полных рабочих дней. За это время с ним не поговорил никто из партийных деятелей.
Во время допросов Гомулка не добавил ничего нового к тому заявлению, которое сделал на пленуме. Он во всем обвинил Берута и его клику, осуждая их и партию за сотрудничество с нацистами в период оккупации и за внутренние раздоры. Он обвинил их в том, что они предали почти всех коммунистов, арестованных в России. Я знаю, что он был очень озабочен их судьбой…»
Таким образом, Гомулка пошел дальше Костова. Костов признался в тюрьме и отказался от своих показаний во время процесса. Гомулка отказался признать себя виновным еще в тюрьме. Правда, его никогда не пытали и не обращались с ним плохо, но все равно он вряд ли согласился бы с ложными обвинениями даже под давлением. Он был так непоколебимо честен и так уверен в своих силах, что варшавские политические остряки распространили шутку: созданный русскими новый атомный ледокол следовало бы прежде испытать на тов. Владиславе. Он изнурил целые бригады следователей, ни разу не допустив ошибки и не потеряв контроль над собой.
Совершенно неожиданно жесткий, необщительный и недоступный польский лидер Владислав Гомулка превратился в воображении людей в символ борьбы за независимость Польши: если он погибнет, то та же участь постигнет нацию. Но он не погиб, и у Польши все еще оставалась надежда на будущее. Операция «Раскол» наконец-то натолкнулась на достойного противника.
ГЛАВА 11. КОРЕЯ: ГОРЬКИЕ ПЛОДЫ
К тому времени, когда Владислав Гомулка был арестован полковником Святло, операция «Раскол» стала неуправляемой. В то время как прежде Даллес был способен контролировать ее ход, теперь, в 1950 году, бурный поток событий, вызванный операцией, подчинялся своим собственным законам.
Сам Даллес фактически к этому моменту был отстранен от руководства. ЦРУ стало настолько большим и важным учреждением, что человек извне, подобный Даллесу, больше не мог влиять, на него.
Про Филдов забыли. Никто не знал, живы они или умерли, никто об этом не заботился. Важно было лишь, что замысел блестящим образом оправдался. Жизнь внутри коммунистического блока чрезвычайно усложнилась, повсюду господствовали сталинисты, а народ страдал от невыносимых политических и экономических ограничений. Почти еженедельно поступали в Вашингтон сообщения о волнениях на предприятиях Восточной Европы. Контрреволюционная смута казалась неизбежной.