Операция «Сострадание»

Незнанский Фридрих Евсеевич

Эта местная домохозяйка, женщина из обслуги, часто брала с собой сына-подростка, красивого, как… Ксения хотела сказать «как девочка», но нет, как мальчик, именно как мальчик, избавленный как от грубой мужественности, так и от признаков переходного возраста — ни прыщей, ни отрастающих кое-как усиков, ни развязности движений. Матовая смугловатая кожа, темно-румяные губы, миндалевидные глаза — в его отце, наверное, текла кавказская кровь.

Сейчас губы мальчика цветом напоминали раздавленные зерна граната — они были искусаны, измучены. Обтянутые сверху донизу, несмотря на жару, тугими джинсами ноги неуверенно находили ступеньки. Можно было бы подумать, что ему стало плохо и Анатолий его поддерживает на правах врача, но нет! С той позиции, на которой стояла Ксения, не составляло труда заметить, что рука мужа лежит на плечах сына домработницы свободно сверху — не поддержка, а объятие…

— Рома, — громко спросила Ксения мальчика, — с тобой все в порядке?

И то, как резко Толя убрал руку с чужих плеч, доказало, что ее худшие предположения являются правдой.

Толя злился. Выпроводив Рому, закатил скандал. Обозвал Ксению глупой телкой, уверял, что всего лишь хотел показать сыну домработницы кое-какие книги, доказывал, что только извращенные люди повсюду видят извращения, кричал, что, если ему не верят, так, пожалуйста, он уйдет… Ксения сначала настаивала на своем, потом всхлипывала, просила прощения. Говорила, что полностью ему верит… Ведь она не хотела его отпускать, потому что любила! Но на самом деле, при всей любви, она верила своим глазам. Они ее и впоследствии не обманывали. Как не обманывали взгляды, которые Анатолий, не стесняясь присутствия жены, устремлял на лиц мужского пола…

Знал бы кто, что это за мука — ревновать мужа не к женщине, а к мужчинам! Постоянно коришь себя за то, что ты никуда не годишься как женщина, настолько никуда не годишься, что вселила в мужа отвращение к женщинам вообще, если бы ты была другой, ему не было бы надобности бегать за мужчинами… В то же время ощущаешь себя существом онтологически низшим, которого ничто не может поднять до состояния человека. Низшим от рождения, низшим по не зависящим от тебя обстоятельствам. Если появилась на свет женщиной, можешь сразу ставить на себе крест.

И в таком аду жила Ксения! И в таком аду она стремилась жить! Да, она держалась за Толю, несмотря на его сексуальные предпочтения. Он был нужен ей, и она прощала ему все. Во избежание постоянных скандалов она закрывала глаза на определенные вещи. Но раздражение нарастало, искало выхода, прорывалось немотивированными слезами и истериками. Не из-за этого ли Ксения Великанова заслужила репутацию стервы? На поверхность ее мучения прорывались стервозностью, внутри сдвигались слои раскаленных вулканических пород. Необходимость постоянно сдерживаться сжимала ее, точно колючий корсет. Страшно признаться, но после смерти Толи ей стало легче. Настолько легче, что в одну откровенную минуту Ксения задала себе вопрос: почему я раньше его не убила?

Только не надо делать скоропалительных выводов! Она его не убивала… Она даже постаралась всячески обелить его память. Но когда ей задали прямой вопрос, она не смеет больше скрывать истину.

Турецкий поблагодарил вдову за откровенность, задаваясь вопросом, что же ему с этой откровенностью делать. Все зависит от того, пригодятся ли следствию новые сведения. Если не пригодятся, он ни с кем ими не поделится. Турецкий уважал чужое право на личную жизнь. У него у самого богатая личная жизнь, он знает, что это такое.

Глава одиннадцатая Предсмертные записки о любви

В целях выяснения длительных и, возможно, непростых отношений покойного Великанова с госбезопасностью пришлось Меркулову поднимать свои связи в ФСБ. Несмотря на сложности аппаратных игр, которых в этом ведомстве всегда хватало, он договорился о встрече с первым заместителем директора ФСБ Николаем Никитичем Карпушиным. Генерал Карпушин принял Меркулова, а заодно и Турецкого с Грязновым, в своем рабочем кабинете в новом здании ФСБ в Кунцево.

Несмотря на то что по календарю еще не кончился ноябрь, погодка ударила специфически зимняя: мостовые обледенели, создавая проблемы автотранспорту, стылый солнечный день нестерпимо сиял. В его сиянии каждая деталь вырисовывалась с предельной отчетливостью, и Турецкий, которому досталось место у окна, различал через белые твердые полоски штор ближайшие деревья вплоть до отдельных лысых веток. А отводя глаза от городского пейзажа за окном, имел счастье созерцать генерала Карпушина, чье лицо было столь же ясным и отчетливым, как зимний день. В ФСБ специально пестуют такие честные, мужественные, непроницаемые лица. А может, изготавливают искусственно, поточным способом, с помощью достижений пластической хирургии? Уж не являлся ли носителем этой государственной тайны убитый Великанов? Забавляясь своими мыслями, Александр Борисович, однако, по выработанной годами привычке не упускал ни слова из монолога, которым с доверительностью — возможно, напускной — облагодетельствовал их Николай Никитич.

— Ну да, был такой Анатолий Великанов. Способный, исполнительный, умел соблюдать конспирацию, хорошо себя зарекомендовал, делал операции… Какие именно, мне, поймите, сказать трудно, я ж не хирург! А работал он, по имеющимся данным, еще несколько лет назад в нашей секретной клинике. Документацию я вам мог бы показать, но его анкеты не содержат ничего, кроме паспортных данных, а это ничем вам не поможет.

Меркулов сохранял вежливое молчание. Профессионал! Даже не уточнил относительно Подмосковья. Турецкий тоже придерживал пока свои вопросы. Торопить генерала ФСБ — дурной тон: сам расскажет все, что надо. Все, что ему надо… Какой все же яркий день! Это не к добру — наверняка не сегодня завтра настанет перемена погоды, ударит настоящая зима, недаром идет такое похолодание. А может быть, дело совсем не в погоде, и день представляется таким ясным и отчетливым по сравнению с обнаруживающейся в этих стенах теневой стороной жизни покойного Анатолия Великанова, где все приблизительно и смутно, а относительно ясности остается только мечтать.

— Та клиника, о которой идет речь, существовала в городе Видное, — медленно, постепенно перешел к сути дела Николай Никитич. — До развала СССР она находилась на высшем уровне западных медучреждений, а для наших больниц и научно-исследовательских институтов это вообще была ого-го какая высота! Великанов не прогадал, что ему довелось там поработать… Ну потом, конечно, пошел развал, как по всей стране, клиника еще кое-как работала, правда, новейшее оборудование уже не закупали. А в конце концов выяснилось, что в бюджете ФСБ нет средств для продолжения ее финансирования, и клиника была ликвидирована. Ее помещение передали в управделами центрального аппарата ФСБ. Правда, доктор Великанов, опираясь на свои заслуги, попросил оставить одно из помещений за ним. Там, он так объяснил, будет производить свои опыты, а если нужно, то и оказывать услуги старым товарищам. Мол, при необходимости всегда сделает операцию сотруднику ФСБ. Кому поправит веки, кому нос. Но это уже по-дружески, не по-служебному. Наше руководство не возражало.

— Так, значит, после 1995 года он с вами уже не сотрудничал? — встрял все-таки с вопросом Турецкий, заслужив обеспокоенный Костин взгляд — то ли предупреждающий, то ли разочарованный.

— Ни-ни! — замахал руками Карпушин. — Пластические хирурги, которые подтягивают морщины знаменитым дамам, — они ведь вроде актеров, вечно в свете прожектора. Доктор Великанов не желал, чтобы о его многолетних контактах с органами КГБ — ФСБ знали его обычные постоянные пациенты. Желал, чтобы и семья не знала.