Операция «Степь»
Шрифт:
– Мама, у тебя есть зеркальце? – спросила она огорченно и… достаточно громко, чтобы ее интонацию уловил Шафрот.
– Зеркало… – смущенно пояснила Шура по-английски, когда тот с вопросительным участием повернулся к ней.
Он улыбнулся и развел руками: увы! Надежда Сергеевна взволнованно осматривала стул, приподняла край скатерти, взглянула под ноги…
– Сумочка… – расстроено пробормотала она, обращаясь к Шафроту. – Я оставила ее у вас в кресле.
– Я готов сходить за ней, – галантно осклабился американец.
– Что вы! – ужаснулась Ильинская и нервно улыбнулась. – Я схожу сама. Ключ, если позволите… – И она порывисто протянула Шафроту смугловатую, хоть и не столь свежую, как у Шурочки, руку.
Шафрот кивнул.
– Обещаю сберечь ваше сокровище… – Он расстегнул пуговицу на кармане френча, достал связочку ключей и двумя пальцами очень ловко сбросил с кольца нужный. – Надеюсь, вы найдете ее в кабинете.
Тень не тень, а подобие мимолетного недовольства промелькнуло в его глазах. Но лишь на миг.
– Пожалуйста!
Никто не обращал внимания на Надежду Сергеевну, когда она шла вдоль зала к дверям. Подвыпившие гости вставали, подходили друг к другу, но чаще всего к Шафроту. Кто-то из русских, по виду нэпман, привстав, пытался во весь голос втолковать американцу нечто приятственное сразу через несколько голов. Шафрот воспользовался случаем:
– Переведите, мисс Алина, что бормочет этот купец. И сядьте поближе, прошу вас. Приборы можно переставить.
Так и сделали: тарелочки, вилки и ножи поменялись местами. Американец и девушка оказались теперь рядом: И это было замечательно удобно для того, чтобы продолжить акцию «обольщение мистера Шафрота», от успеха которой зависела вся операция контрразведки ГПУ.
Не стоит забывать, что был еще один важный ее участник, а вернее, участница: сорокалетняя женщина в темном платье с шелковой розой у плеча. Задыхаясь от неистового сердцебиения, она быстро шла по длинному коридору, где курили и оживленно обменивались мнениями гости, проходила мимо пустых сейчас кабинетов с английскими и русскими надписями на дверях, мимо мраморной лестницы, мимо ниш с гипсовыми вазами… Шла туда, куда каждое утро приходила на работу, – в приемную своего шефа.
Приемная, как и коридор, была залита ярким электрическим светом – в АРА на экономию энергии смотрели свысока. Ильинская закрыла за собой двустворчатую застекленную дверь, прислушалась и подошла к другой – высокой, обитой красной кожей. Трясущимися руками вставила ключ в скважину, повернула. Потянула за ручку… Почему?! Дверь не отворялась! Она успела прийти в ужас, хотя тут же машинально повернула ключ на второй оборот. Дверь плавно открылась от слабого усилия… К окну! «Боже мой, боже мой», – шептала она, чувствуя, что близка к обмороку, суетливо делая то, что должно: придвинула стул к окну, взобралась на подоконник, открыла верхний, а затем нижний шпингалеты, рванула на себя раму. Раздался громкий треск отрываемых бумажных полосок. Внутренняя рама открыта, теперь за внешнюю. Верхний шпингалет, нижний шпингалет… Открывать раму уже нет сил. Но и необходимости нет тоже: контрразведчики ГПУ и Заволжского военного округа теперь легко откроют ее со двора…
Спрыгнув на пол, Надежда Сергеевна сунула ноги в туфли, бросилась к креслу, схватила сумочку… Все! Скорее назад, в зал! Если бы сейчас на пороге появился кто-то, пусть даже и не Шафрот, сердце Ильинской не выдержало бы…
О, да как же это?! Она уже затворяла за собой дверь, когда увидела, что внутренняя рама с обрывками бумажной ленты осталась открытой… Ильинская подбежала к окну, прикрыла раму, стало совсем незаметно.
Все! Бежать отсюда, из проклятого кабинета!
Но только не бежать! Необходимо взять себя в руки. – В таком состоянии показаться Шафроту нельзя.
Итак, ключ… сумочка… Хорошо бы плеснуть на лицо холодной водой… Походка, походка!.. Не надо спешить… «Все хорошо, все хорошо», – шептала она, а к горлу подступал комок, а в сердце кололо, кололо…
…Шура трусила, но уже не так, как тогда, в кабинете. «Представь, что это всего лишь любительский спектакль, – уговаривала она себя. – И у тебя роль коварной соблазнительницы кого угодно. Не думай, что это серьезно. Роль, всего лишь роль!..»
В зале было шумно. В углу хрипел граммофон, несколько пар, толкаясь боками, пытались танцевать шимми. Шафрот тяжело дышал. Ему давно хотелось расстегнуть верхнюю пуговицу френча, но он не смел: неприлично. Он пил шампанское бокал за бокалом и не пьянел. «Еще ведь ночь сидеть над отчетом, – с раздражением вспомнил он. – Проклятье! Ладно, потом, потом… Еще не сейчас, не скоро…»
– Мистер Шафрот, ваш ключ.
Ильинская с усилием отодвинула стул, села.
«Выпить шампанского… полный бокал», – вяло подумала она, но не шевельнулась.
– Да, да… – Шафрот взял ключ, небрежно опустил его в карман френча.
– Господин Шафрот, мы вынуждены уйти. Дела. Карклин и Елисеев остановились у них за спиной.
– Извините, – Шафрот встал. – Спасибо за высокую оценку моих скромных усилий. – Он сдержанно пожал руку Карклину, чуть дольше задержал ладонь Елисеева. – Завтра я отбываю московским поездом в восемь утра.
Теперь переводила только Шурочка.
– Мы знаем, – кивнул Карклин, и Шура заметила, что он изо всех сил старается на нее не смотреть. Презрение так и исходило от него: – Мы непременно проводим вас на перроне, мистер Шафрот.
Ушли совдепы… Вот и славно. Музыка? Что это? Танго? Прекрасный танец – танго!..
– Я хочу танцевать с вами, Алина… Вы позволите?
Он просит извинить, что неважно танцует. Не было возможности учиться – деловым людям всегда не хватает времени на удовольствия. Послевоенный мир только отряхивается от пепла, он еще по-настоящему и не жил… Кстати, мисс Алина может называть его просто Билли. У американцев это принято.
Шафрот испытующе смотрел сверху вниз на взволнованное тонкое лицо.
«Что ответить ему? – в смятении соображала Шура. – Наверное, надо как-то подыграть. А вот как: пусть он пожалеет несчастную девушку…»
– А я?.. Я ничего не видела. Наверное, ничего и не увижу, – тихо проговорила она и ужаснулась: до чего фальшиво! – Ни вашей прекрасной страны, ни Парижа, ни пляжей Ниццы… Скучная, серая жизнь.
Американец почувствовал, как неприятно повлажнела его рука, обнимающая гибкую спину страдающей Алины. Бедная девочка!