Операция «Святой Иероним»

Карпущенко Сергей Васильевич

— А если, молокосос, ты нас снова кинешь? — ощерился Паук шакальей улыбкой. — Ты знаешь, что шуточки твои мне порядком надоели. Что, если ты куда-нибудь в Самару или в Арзамас свалить захочешь до послезавтра?

— Никуда я не уеду и вас обманывать уже не стану, — серьезно сказал Володя. — Только... — И он замялся.

— Ну что, что только?! — раздраженно прокричал Паук, и пятнистый дог, гревшийся у пылающего камина, уже в который раз поднял на хозяина свои скорбно-умные глаза. — Как надоел ты мне своими оговорками, этими «только». Ну, чего ты хочешь?

Володя еще выждал несколько минут, чтобы его слова прозвучали внушительно, и сказал тоном, каким, он думал, говорят приговоренные к смерти, прося исполнить их последнее желание:

— Я прошу вас, подарите мне вот эту копию «Святого Иеронима», я ее повешу над постелью, потому что картина эта меня сделала совсем другим...

Да, фразу эту можно было произнести фальшиво, наигранно, однако же Володя так произнес ее, спокойно и серьезно, с легкой задумчивой печалью, что сомнений быть не могло — Володя на самом деле переродился. Тем не менее у Паука, который с минуту размышлял над фразой Володи, были на эту копию свои виды, и он лишь зло усмехнулся:

— А понюхай-ка ты, малец, вот это! — и показал ему фигу. — Нет, эта копия у меня останется, а то боюсь, как бы меня снова за нос водить не стали. Здесь ведь только с лупой работать надо, если хочешь подделку от подлинника отличить. Браш ведь не случайно в лагере сидел за свою умелую работу и рукой своей пожертвовал тоже не зря. Так что иди-ка, святоша, с миром и повесь у себя над постелькой Богоматерь или Николу Угодника. А всего лучше будет для тебя в дурдоме полечиться — и иконки не понадобятся. Ну все, баста! — хлопнул Паук своими трескучими ладошками. — Проводи этого отрока, Юрик, до города и дорогой еще раз внуши, что обманывать старших есть великий грех!

И тотчас Володя снова погрузился в глубокую, непроглядную темень, потому что кто-то сзади резким движением напялил ему на голову черный колпак. Его взяли под руку чьи-то цепкие пальцы, и снова мальчик шел по коридорам загородного «замка» Паука, и опять ощущал Володя сильный запах жареного мяса, а в ушах звучал визгливый крик хозяина этого дома: «Мерзавец! Я тебе на земле такой ад устрою!..»

ГЛАВА 13

ОГРОМНАЯ КРЫСИНАЯ НОРА

Володя так и ехал в машине с колпаком на голове, а внутри его головы был муравейник мыслей, которые отчаянно копошились, выполняя каждая свою работу, но никак не могли сотворить что-то общее, какую-то очень полезную для Володи, спасительную идею. Послезавтра он должен был отдать настоящего Боттичелли или готовиться к тому, чтобы занять место на кресле в комнате пыток.

«Послезавтра в два часа дня ко мне домой приходит Белорус, и я буду должен сделать все, чтобы рассорить с ним маму, и сделаю я это при помощи копии Браша, моей личной копии. Потом я пойду на встречу с Пауком и снова попробую подсунуть ему копию, но это спасет меня совсем ненадолго. Второй обман Паук мне не простит, и меня, конечно, растерзают в его доме. А если Браш не успеет сделать копию? А если мама не согласится прийти ко мне домой?» В общем, чем больше Володя думал, тем сильнее убеждался в том, что окончательно увяз в болоте обстоятельств, созданных его собственной жадностью.

Впрочем, был и другой выход. Можно было пойти в Эрмитаж, забрать из камина настоящего «Иеронима» и вместе с Петрусем Иванычем и мамой отправиться за границу. Папе на самом деле тоже перепадал бы немалый куш, и все оставались бы довольны, кроме Паука и Димы, конечно. И Володя, думая о таком решении проблемы, уже не гнал его так категорично, как, к примеру, еще сегодня утром.

— Вовчик, — внезапно нарушил молчание Дима, сидевший рядом с Володей на заднем сиденье, — а ведь ты даже покруче оказался, чем я думал. Такую восьмерку снова закрутил...

— Что за восьмерку? — испуганно спросил Володя, и его голос прозвучал глухо, как из бочки, так как слова преодолевали толстое сукно.

— Ты ведь снова нас кинуть захотел, меня кинуть. Ты очень жадный, Вовчик. Жаба тебя душит. Ты, я знаю, далеко пойдешь, если не нарвешься на перо или сливу [4] не получишь. Но я в душе немало посмеялся, когда ты Пауку о своей внезапно нахлынувшей вере распинался. Он ведь хоть и хитер, этот Паук, но изрядно глуповат, однако. Мне скажи спасибо — я тебя прикрыл. Но картинку ты все же принеси, а то Паук тебя сожрет, поверь мне.

4

Пулю (жарг.).

И они больше не разговаривали, а скоро Володя услышал, как город стал наваливаться на них шумом своей дневной суеты, гомоном людской толпы, грохотом трамваев, автобусов, машин. Проехали в этом шуме минут двадцать, затормозили, и только тогда с Володи был снят черный колпак.

— Вот «Владимирская», — очень жестко, сурово сказал Дима, — покажи, где ты послезавтра будешь нас поджидать?

Володя взглянул через затемненное окно на улицу и наугад ткнул пальцем туда, где стояла часовня Владимирской церкви.

— У часовни? — спросил Дима.

— Да, здесь, — ответил Володя.

— Хорошо, ты увидишь меня сидящим в этой машине, сам подойдешь, откроешь дверцу и заберешься в салон. Паук будет со мной. Ты нам все покажешь, и мы расстанемся. Я постараюсь уговорить Паука, чтобы он все же заплатил тебе гонорар, хоть ты и виноват перед нами, очень виноват. Я буду напирать на то, что у тебя от страха случилось легкое умопомешательство. Ну, до послезавтра. И помни, что второй обман закончится для тебя очень, очень плачевно.

Дима отворил дверцу, и Володя вышел. Машина тут же снялась с места, и мальчик едва сумел рассмотреть ее очертания и цвет, чтобы завтра не перепутать с какой-нибудь другой легковушкой. Опустошенный, раздавленный обстоятельствами, стоял Володя неподалеку от входа в метро. Мимо него проходили люди, и многие из них улыбались, казались счастливыми, и Володе при взгляде на их лица было особенно тяжело осознавать свое положение, осознавать то, что он, вор, никогда не сможет теперь так беззаботно улыбаться.