Операцию «Шторм» начать раньше…
Шрифт:
Но дело это и впрямь настолько рисковое, что застрять всему этому цугу и простоять до лета — коту труднее чихнуть на печке. Идут, конечно, иногда и на такое, но это если только нужда подопрет своего брата механизатора или председатель пообещает закрыть ходку тремя нарядами.
Гарантии, конечно, опять никакой, что на первой же из колдобин роженица не разрешится, а душа отходящего не плюнет на все эти земные мытарства и не улетит — какое там по погоде? — на серое, придавившее землю небо.
Нет счастья на деревенских большаках и зимой,
Поэтому и подгадывают в русских деревнях рожать, умирать, болеть, ездить в гости, справлять свадьбы летом — не по нужде, а по хорошей погоде и дороге.
С нетерпением ждал этого времени и майор Черданцев. Назначенный в родной район военкомом аккурат под начало половодья, он тем не менее поначалу не утерпел, собрался съездить в свое село без промедления. Водитель «уазика» ушел на пенсию вместе с прежним военкомом, и Михаил Андреевич сел за руль сам. Сам потом и бегал в «Сельхозтехнику» за трактором вытаскивать завязший по дверцы «уазик». Благо, дорога кончилась сразу за крайними домами райцентра и далеко не отъехал.
Подсохло лишь к концу апреля, и майор наметил поездку к себе в Сошнево на конец недели, пятницу 28 го числа. С утра чувствовал волнение, был возбужден и тем не менее ничего не мог поделать с собой. Да и подумать — последний раз был он в родных краях почти двадцать лет назад. Когда год за годом идет — оно вроде и незаметно, а когда оглянешься разом на все прошедшее — и жизнь, оказывается, почти прожита.
Одно оправдывало: перевез мать перед смертью к себе на Дальний Восток, там и похоронил.
Правда, заикнулась она однажды о могилке в родной земле — мол, должен человек лежать там, где осталась его пуповина, но потом вслух порассуждала, каких мытарств будет стоить эта переправка через всю страну, и смирилась, пожалела и сына, и себя, уже мертвую. Может, все таки и решился бы Черданцев на эту дальнюю дорогу, да подоспел Карибский кризис, привязал офицеров разведчиков к штатным местам по боевому расчету покрепче материнских просьб и сыновних обязательств. До сих пор напряжение того, можно сказать, предвоенного времени он, например, отмечает, фиксирует в памяти по церковным срокам — девятому и сороковому дню.
Так что близких могил в родном селе не оказалось, дальние родственники со временем стали еще дальше, товарищей разбросало по стране — куда ехать после службы?
— Куда поедете, Михаил Андреевич, после увольнения в запас? — задали, однако, вопрос другие — проверявшие их часть кадровики из Москвы.
— Слушай, Мария, а не махнуть ли нам на старости лет в родные края? — задумался он за ужином.
Жена замерла у плиты, потом обтерла руки подоткнутым за фартук полотенцем, села на стул напротив. Увидев, что муж не шутит, облегченно сказала давно выношенное:
— Поедем, Миша.
И, то ли кадровики попались человечные, то ли им ради «инспекторского» факта в своей командировке нужна была такая «жертва», то ли им просто понравился прощальный ужин, которым заправлял как раз без пяти минут пенсионер Черданцев, а может, в небесных созвездиях получилось удачное сочетание, но уже через полгода собирал майор Черданцев чемоданы. Да не на пенсию, а военкомом в свою родную Суземку. Сказка, небыль — а случилось.
— Это за все наши мытарства по «точкам», — смиренно радовалась жена.
— Что то другим таким же «мытарикам» не повезло.
Вот тогда Мария и добавила к везению еще и небо:
— Видимо, легли удачно звезды.
«Какие к черту звезды, — усмехнулся Михаил Андреевич. — Если они что и сделают, то уж, конечно, не небесные, а обыкновенные металлические, которые на полковничьих погонах».
Сделали. И едет райвоенкомом Черданцев мимо переливающихся изумрудом озимых — с одной стороны, и ровных, загибающих за бугор высаженных грядок то ли свеклы, то ли картошки — с другой. Едет в родную деревню, едет не к кому то конкретно, а к себе предвоенному. К месту, где стояла их изба, к озеру посреди села, к школе, пожарищу… «Ты смотри ка, — удивился майор, — пожарище вспомнилось. Ни разу за службу не всплывало в памяти, а тут как будто каждый день на слуху было».
Пожарище… Место деревенских сходок, детских игр, пасхальных боев крашеными яйцами.
Здесь же делили и привозимое с луга сено. Два три мужика разносили его по кругу в каждую копну, стоявшие рядом бдительно глядели, чтобы копны были ровные. Когда все разнесут, ширину копенок обмерят шагами, высоту — навильником, и начинается дележ: с закрытыми глазами, по совести и удаче. Получившие свой пай тут же рассаживали вокруг копны ребятишек и принимались доказывать, что именно в их копну не доложили последний раз навильник сена.
И что кривая она, и бок один у нее худой, и середка не забита, и макушка срезана. Доходило и до драк, и до заявлений в сельсовет, но начальство просто мудро тянуло время до вечера: все равно на ночь никто свое сено не оставит, перетаскает вязанками в подворье.
«Надо же, не забыл», — вновь подивился Михаил Андреевич, представив и горластых деревенских женщин, и праздничное настроение ребят, затевающих прятки среди копен, и довольных отца с матерью, долго не выходящих из сарая, счастливо, с удовольствием спорящих, сколько пудов получено: семь или восемь. Переходили на вязанки, потом на навильники — приятно считать то, что уже на сеновале.