Оперативное вторжение
Шрифт:
— В общий вагон размести солдат: шестьдесят человек. То есть как в нем нет проводников? Так найди их! Пусть открывают вагон и запускают солдат. Ничего не знаю, я уже направляю их.
Положив трубку, начальник вышел в зал и сморщился: буквально в каждом ряду сидело по два-три солдата. Часть мест была занята вещмешками, а их хозяева бродили по залу, тыкали пальцами в застекленные витрины, лапали руками ценники в буфете, несколько человек шли, судя по всему, в зал игровых автоматов. А за толстой, хоть и звуконепроницаемой стеной — «главный» зал для VlP-персон. Прозрачные двери показывают черные кожаные диваны, уютные столики и часть стойки бара с высокими стульями. «Бараны, — охарактеризовал солдат начальник вокзала. — Запросто вломятся в привилегированное помещение». С неудовольствием отметил, что рядом нет никого из наряда милиции.
К лейтенанту Кабаеву начальник вокзала подошел вместе с военным комендантом. Поздоровавшись с офицером за руку и отметив, что парень симпатичный и с доброжелательной улыбкой, предложил:
— Не против, если мы разместим вас сразу в вагоне? Обживетесь, так сказать, задолго до отправления. — Начальник вокзала поступал, как ему казалось, гуманно, вовсю старался не нарушать прав человека. Точнее, подходил к этому вопросу как политик. Как цивилизованный европеец или американец, вывел он сравнение. И только сейчас наморщил лоб: — Почему вы прибыли так рано?
Кабаев ответил с той же подкупающей улыбкой:
— Решили час не разменивать.
— Два, — кивнул начальник. Он знал эту присказку-примету: разменяешь час хотя бы на минуту — опоздаешь. У военных, выходит, это время удваивалось. — Билеты в порядке? — спросил он.
Лейтенант открыл «дипломат» и достал пачку, которая от неосторожного движения разлетелась. Собирали билеты уже втроем. Начальник вокзала чуть задержал последний билет, профессиональным взглядом отмечая дату, время отправления и место. Он буквально просканировал документ, который венчала защитная голографическая спецмарка и аббревиатура «РЖД». Он не знал причину, по которой до сей поры расшифровывал ее как «Рижские железные дороги». Вроде прилипчивой мелодии. Наверное, сбивала с толку центральная и какая-то туалетная буква "Ж".
— Выйдете на первую платформу, — посоветовал начальник, — пройдете метров двести и перейдете пути по мосту. Спуститесь и — налево. — Начальник махнул рукой. Глянув на военного коменданта, спросил: — Ты не проводишь?
С трудом набросив на скованное лицо недовольство, которое согнало обеспокоенность, комендант согласился:
— Провожу. — И повернулся к лейтенанту: — Ждите меня на платформе.
11
Такое напористое, но еще не по-весеннему ласковое солнце бывает только в феврале — в этом году крайне морозном. Тем не менее на сугробах стали появляться первые признаки весны — это бесчисленные закрайки, похожие на застывшие миниатюрные гребни волн. Солнечные лучи яростно вгрызались в снег, подтачивали его, и ломкие гребешки, не выдерживая собственного веса, рушились, превращаясь в хрупкую снежную черепицу.
Солнце стояло невысоко и бросалось в окно нестерпимо яркими лучами. Михаил Артемов уже дважды пододвигал занавеску, однако полностью «зашториваться» не хотел. В груди все еще сидели неприятные воспоминания о лютом морозе. Минюстовцы раскочегарили печку на славу. Трубы водяного отопления, закрытые защитными решетками, были огненными. Полковник даже расстегнул пиджак и ослабил галстук. «Еще немного, — думал он, — и от меня повалит пар».
Дверь по-прежнему была приоткрыта. В узком проеме периодически появлялись конвойные и их начальник. В руках у одного солдата Артемов заметил белую упаковку лапши быстрого приготовления. Он залил ее кипятком и возвратился на свое место.
Либо сегодня они не завтракали, либо это второй завтрак — Артемов пытался найти определение «желудочной» суеты конвойных.
Поглядывая на спецназовца, он не мог подобрать ему даже определения, не говоря уже о краткой характеристике — и это в делах, на которых полковник ГРУ собаку съел. Николай Ильин совершил воинское преступление. Но можно ли его назвать «отбросом армейского спецназа»? Даже не углубляясь в тему, нельзя. По привычке Артемов подобрал пример — может, не совсем удачный, но, во всяком случае, удовлетворивший его лично. Взять хотя бы немецкую машину — тот же «Мерседес». Придраться не к чему: стоит он, блистая лаком, хромом, мощный, напористый, нет ему равных на дорожных просторах. Однако тянется за ним шлейф выхлопных газов. Никуда без этих выбросов, с места тронуться не сможет, не подпортив атмосферу.
Можно ли бороться, к примеру, с футбольными фанатами, которые порой бесчинствуют на трибунах? Можно. Только эти самые фанаты — часть футбольной индустрии, выхлопные газы, короче. Самарские «фаны» запалили во время матча какое-то строение, и игру остановили на двадцать минут, армейские «кони» вообще подожгли трибуну, «спартачи» оставили свой сектор без сидений. Элемент шоу? Невозможно представить забитые до отказа трибуны стадиона дисциплинированными, какими-то до безобразия стерильными болельщиками. Гол! — они чинно встают и дружно аплодируют, двадцать минут не отпускают своих любимцев, а те отвешивают поклоны на все четыре стороны. Спектакль же! Кому он интересен? Единицам, реанимационным тусовщикам.
Неожиданно для себя Артемов представил свою скромную персону на воскресной передаче Владимира Познера «Времена» в качестве «светлой головы». Он отвечает на схожий вопрос, приведя тот же образчик с немецкой машиной. И добавляет: есть, мол, отдельные экологически чистые образцы, творения неутомимых японцев. Только такие «концепты», работающие на солнечных батареях, в серию не войдут, они интересны тем же единицам, восхищенно разевающим рты: «Ух ты!» Может, добавляет Артемов, сидящий по правую руку от ведущего, и появятся такие серии, но — когда наступят совсем другие времена. А Познер — этот оперативный виртуоз и непревзойденный телевизионный стратег — буквально срывает с языка полковника ГРУ эту фразу и как бы отходит от традиционной заключительной фразы: «Хочется верить, что такие времена наступят совсем скоро», — все, что нужно, сказал этот «профессиональный военный». А по лицу телеведущего не видно, хочет ли он этого на самом деле. Какие темы он вынесет на обсуждение, о чем пойдет спор? Фигня все это — дружно кивать сплоченной толпой. Утопия. Кому захочется жить в таком мире? Какое, к черту, перенаселение планеты! Передохнут все от скукоты.
Артемов напоследок припомнил «открытие» какого-то «умника» от науки: мол, троечники — самые «светлые головы», именно они двигают вперед прогресс. А ведь Ильин в представлении Артемова и был троечником. Пусть даже с солидным минусом. Как ни крути, а плюс ему воткнуть некуда — даже в жирную, как пасхальный гусь, «пару».
По идее беседа с Ильиным завершена, только полковнику не хотелось отпускать сразу этого спецназовца. Бывшего. Ему казалось, что в купе он, как на краткосрочном свидании, вбирает в себя все то, что исходит от собеседника, человека пусть не близкого, но — вольного. Запахи, манеры, взгляды, жесты, слова — все важно сейчас для него. А когда его закроют в камере, на сколько ему хватит почерпнутых впечатлений?..
Буду сидеть, пока не выгонят, решил Артемов. А еще он малость — совсем чуть-чуть — кривил душой. Ему не хотелось выходить на мороз. Пришло странное ощущение, что в этом вагоне он доедет до Москвы. Даже попросит старлея Родкевича притормозить у Краснопресненской заставы, чтобы пройтись по Большой Декабрьской до 2-го Звенигородского переулка. И первое, что он сделает, оказавшись дома, — это попросит жену залить кипятком купленную по пути пачку «Доширака». Будет шумно втягивать лапшу и невнятно скороговоркой бормотать: «Дожираю, дожираю!»