Опиум для народа. Религия как глобальный бизнес-проект
Шрифт:
В XIX веке попы по-прежнему любят деньги. Вот какую любопытную историю рассказывает побывавшая в России англичанка Марта Вильмот: «Когда в России собирали народное ополчение, прошел странный слух, что крестьянских девушек станут брать на службу в армию. Этому слуху до того поверили, что среди крестьян распространилась настоящая паника, и все они предпочли скорее выдать девушек замуж, все равно за кого, чтобы не видеть их взятыми на государеву службу. Были перевенчаны дети 10–13 лет, церкви ломились от венчающихся пар, а священники распускали все новые слухи, чтобы еще больше увеличить свои доходы от свадеб. В некоторых деревнях священники советовали крестьянам
Безжалостные негодяи немилосердно грабили и раз по сорок на день нарушали данную ими при посвящении в сан клятву не венчать малолетних».
Евгений Шацкий в работах «К истории внутрицерковной морали» и «Нравы русской православной церкви» отмечает, что в личных письмах XIX века между делом постоянно проскальзывают такие характерные замечания: «священник был пьян, и служба не состоялась», «жалкого пьяницу-священника», «наши пьяные священники», «попа мужики обругали пьяницей»…
В. Печерин в своих «Замогильных записках» вспоминает: «Мы стояли на квартире в доме протопопа благочинного. Уж чего бы, кажется, лучше? Вот отец так и отдал меня ему в науку, и старик учил меня всему, что сам знал, — разумеется, когда был Трезв. А то ведь он часто так разгуляется, так хоть святых вон неси, так и пойдет в потасовку со своим сыном, парнем лет двадцати. Не раз я видел, как этот благовоспитанный молодой человек таскал за бороду своего почтенного родителя».
Своему скотству попы даже находили идеологическое оправдание: «Лучше слабость, чем высокоумие; кто ничего не пьет, тот гордится, а кто испивает, тот лучше смиряется».
Указ Синода «О воздержании духовных лиц от нетрезвой жизни» от 13 апреля 1825 года требует: «Его императорское Величество несколько раз лично изволил объяснять преосвященному о желании Его Величества, чтобы духовные лица были воздерживаемы от пьянства… доходило до сведения Государя Императора, что при угощении светскими людьми в домах своих духовных лиц несколько раз случалось, что быв оные напоены допьяна, от таковых угощений некоторые из духовных скоропостижно умирали».
Как я уже писал, монастыри напоминали зоны. Не только повальной педерастией, поножовщиной и прочими уголовными повадками. Там, как и на зоне, были запрещены карточные игры и алкоголь, но и водка, и карты были в каждой камере… простите, келье. В 1869 году синодальный обер-прокурор Д. Толстой отправил в Синод докладную записку с предложением об ужесточении режима содержания. Он настоятельно рекомендовал ввести в монастырях так называемый «общежительный устав», ограничивающий буйные монашеские свободы. Синод согласился и разослал циркуляр всем епархиальным архиереям. Как вы думаете, чем закончилось? За тридцать лет удалось внедрить, «общежительный устав» менее чем в 10 % монастырей. Не хотели монахи бросать пить и блудить. Действительно, а зачем?
Как вы думаете, после всего этого любили в России попов и монахов?… Вопрос риторический. В отдельных губерниях крестьяне восставали, узнав, что неподалеку от них будут строить новый монастырь (читай, притон для уголовных отморозков и невменяемых беспределыциков).
К XX веку ненависть к «черному племени» достигла апогея. Сход крестьян Ольховской волости Царицынского уезда вынес решение закрыть церкви, а здания переоборудовать в школы и больницы.
В протоколах совещания Всероссийского крестьянского союза (1906
А вот крестьянская жалоба 1914 года: «Не успеешь ворота запереть, как они вот опять — давай того-сего: свининки, сметанки, куренка, масла, яичек, ржицы, мучицы, конопли — хоть криком кричи. Собаки не отбрехали, как опять заливаются: попы идут, встречай их, таких-сяких».
Наиболее передовые попы понимали гибельность этого пути. Так, в 1905 году священник о. Михаил (Левитов) писал: «Духовенство не пользуется никаким влиянием, ненавидимо и презираемо народом, служит в глазах его олицетворением жадности, корыстолюбия. Духовенство деморализовалось до потери значительной части не пастырского только, но и человеческого достоинства».
Почти тысячу лет чернорясники терроризировали Россию — грабили, насиловали женщин и детей, убивали, пытали, занимались работорговлей… В общем, вели себя, как оккупанты в завоеванной стране. Стоит ли после этого удивляться эксцессам 1918 года, а также тому, что в русских сказках и поговорках не сыщешь попа, который был бы положительным героем? Поп всегда отрицательный персонаж. Народный фольклор — безошибочный градусник!
Некоторые боговеры, когда указываешь им на этот градусник, выдают следующий «аргумент»:
— После революции большевики специально публиковали только такие сказки, где попы предстают в плохом виде. А хорошие сказки прятали от народа.
Ну что ж, откроем тогда дореволюционного Даля, который в партии большевиков не состоял и умысла на сокрытие народного от народа не имел. Итак, Даль:
«Монастырь докуку любит (подношения разного рода. — А. Н.)».
«Умен, как поп Семен: книги продал, да карты купил».
«У него поповские глаза. На поповские глаза не наямишь-ся добра».
«Ходи в кабак, вино пей, нищих бей, будешь архиерей!»
«Попу, что сноп, что стог — все одно мало».
«Охоча старица до скляницы». (Любит монахиня выпить.)
«Ну, порося, обратись в карася, — сказал монах во время поста».
И так далее…
Помню поговорку, которую постоянно слышал уже не от Даля, от своей бабушки: «Глупый, как поп павловский».
А вот поговорки, собранные этнографами в русских селах в XIX веке:
«Поповы глаза завидущие, руки загребущие». «Попово-то брюхо из семи овчин шито». «Родись, крестись, женись, умирай — за все попу деньги отдавай».
«У попа не карманы, а мешки».
И песни народные от поговорок не отставали. Вот, например, одна из вологодских песен — о монашке, которая сначала беспробудно пила и гуляла, потом «малюточку родила, спородивши малюточку, ручки-ножки связала, повязавши ручки с ножками, в Шексну-реку бросила».
«Как во келье монах спасается — по три раза в день напивается».
«На горе-то монастырь стоял, / Тамо множество монахов. / Они горьки были пьяницы, / Пили водочку из скляницы».
В общем, не существовало никакой большевистской цензуры фольклора: нечего большевикам было цензурировать. А вот церковная цензура в царской России, напротив, была! И ярчайший пример здесь — Пушкин со своей сказкой «О попе и работнике его Балде». Кого угодно разрешала трогать царская цензура, кроме царя и работников идеологического аппарата (церковников). Поэтому до конца XIX века во всех изданиях пушкинской сказки вместо «попа» фигурировал «купец».