Опиум. Вечность после
Шрифт:
Дамиен постарался хорошо выглядеть – на нём красивый модный пиджак тёмно-синего цвета и такая же рубашка. Он поднимается, увидев меня, и я могу сказать, что его тёмные джинсы прекрасно сочетаются с непростительно дорогими на вид туфлями.
Я тоже сделала сегодня исключение – надела платье, и так совпало, что оно идеально соответствует оттенку его рубашки.
Дамиен легонько приобнимает меня и целует в щёку, как и положено родственникам. Или «бывшим»?
Он гладко выбрит, от него сногсшибательно пахнет. И он нервничает, поэтому, очевидно,
– Давай выпьем вина? – предлагает.
– С каких пор здесь водится вино?
– Считай, мы у них – vip-клиенты! – улыбается.
Официант приносит нам вино, бокалы и блюда, каких я сроду не видела в этой кофейне.
– И всё-таки, откуда здесь спиртное и ресторанные блюда?
– Я же уже сказал! – подмигивает.
На моём лице, очевидно, пропечатывается недовольство, потому что Дамиен тут же сдаётся:
– Мы здесь снимали эпизод пару дней назад, ребята меня знают и разрешили заказать еду в другом месте. Я сказал им, что именно этот столик, это окно и этот вид имеют решающее значение в моём сегодняшнем деле, а еда нужна человеческая. Они просто сделали для нас исключение.
Дамиен наполняет наши бокалы, а я считаю нужным заметить:
– Вино я люблю, но тебе, по-моему, уже достаточно.
Он поднимает бровь и с ухмылкой отвечает:
– Тебе не идёт быть строгой мамочкой!
Через секунду, словно его осенила глубокая мысль, добавляет:
– А-а! Я понял! Это ТАК ваши роли распределились? Ты командуешь?
Дамиен пытается «юморить», но у него плохо это выходит: в натянутой усмешке, в сжатых губах слишком отчётливо проявляется напряжение. Так улыбаются люди, которые пытаются скрыть страдание.
– Ты странный, – признаюсь. – Непривычный.
– Я выпил три литра растворителя морали! – смеётся.
– Ты пьян!
– Я пьян… А мне ничего больше не остаётся, кроме как заливать свои мозги спиртом. Дамиен Блэйд в спиртовом растворе! Высшее качество, но товар однажды уже был возвращён продавцу. Хотите скидку?
– Прекрати!
– Почему у меня не получается так же легко, как это вышло у тебя?
– Откуда тебе знать, как было у меня? Как ты вообще можешь обо мне что-либо знать! Ты не видел меня три года, три! Ты… ты… ты трус!
– Да… я трус… наверное… но я ждал тебя… в этом кафе… в этом чёртовом кафе… будь оно проклято!
– Так я и думала, что эта тема ещё не закрыта! Не так просто и не так легко! И, прося забыть, ты требуешь, на самом деле, помнить! Как достойно!
– Почему ты не пришла?
– Думаю, по той же причине, что и ты.
– Что я, что? Я был там! Я ждал тебя!
– Ты не хотел меня видеть. Ни сразу: ни спустя день, ни два и ни три! Месяцы прошли! Месяцы, Дамиен! Что? Чувствовал себя грязным?
– Не смей!
– Ещё как посмею! Я же права, так ведь?
– А ты? Хочешь сказать, у тебя этого не было? Ни о чём не думала?
– Да, Дамиен! Именно это я и хочу сказать! Можешь
– Мне нужно было подумать!
– Думать очень полезно. Да. Особенно по поводу обещаний, которые раздавал.
Его пьяный расфокусированный взгляд мгновенно трезвеет, делается серьёзным, и я могу наблюдать волны негодования, стыда, сожалений. Да, его тёмные блестящие радужки словно умоляют меня дать ему шанс исправиться, стереть из памяти прошлое, вернее, только ту его часть, где он забыл о том, что обещал. А обещал очень многое, и главное – любить несмотря ни на что. Всегда рядом быть, никогда не бросать. Защищать от всех и вся, но только не от самого себя.
– Прости меня!
«Бог простит» – думаю, но вслух произнести не решаюсь – слишком пугает уязвимость, поблёскивающая в его глазах.
– Дело не в этом, – бормочу, да практически шёпотом сообщаю бессмыслицу, вертящуюся на языке.
Думать сложно, почти невыносимо, когда он сидит вот так, всего в метре. И грудь, к которой так хочется прижаться, нервно вздымается при каждом его вздохе. А если разжать тормоза и дать себе волю, то руки мои сорвали бы с его мышц эту фэнси рубашку и легли бы ладонями по обеим сторонам того самого символа, идентичная копия которого красуется на моей собственной груди. Я бы показала ему центр всех его обещаний, но сама, втайне от всех и самой себя, наслаждалась бы теплом его кожи под своими пальцами.
За широким окном уже почти стемнело – начался «синий час», время фотографов. Цветные огни проезжающих внизу авто расплываются длинными кометами на мокром стекле витрины Старбакса. Наша любовь похожа на этот след – вспыхнула ярко-красной вспышкой и пролетела так быстро, что мы едва успели понять, что произошло. И только в памяти остался её исчезающий след.
– Ева… – он почти шепчет. Звучит так, словно потерял голос. – Ева, прости!
Azaleh – Moonlight
Сложно бороться со слезами, когда они нагло прут, сшибая с ног, не ожидая разрешения на пересечение границы. И вдруг я слышу то, что мгновенно приводит меня в чувство:
– Ева! – Дамиен резко накрывает мою руку своей, как тогда в юности. – Давай наплюём на правила? Давай забьём на мораль?
– Ты пьян! Опять пьян!
– Ты права. Но пьяный я всего лишь озвучиваю свои трезвые мысли!
– Я замужем, Дамиен! У меня есть муж! И обязательства перед ним!
– Ты скала, Ева, – отпускает мою руку и откидывается на спинку сидения. – Я восхищён: не женщина – кремень!
Его глаза неприятно суживаются, и, возможно, будь он трезвым, моя внутренняя рана опалялась бы только этим вот его обиженно-рассерженным взором, но нет же, он ведь ещё и пьёт один бокал за другим.