Опиус Синдромены
Шрифт:
Слеза жалости пробежала по лицу Бонапарта и застыла где-то у кромки рта. Гнусно и грустно было помирать здесь, вдали ото всех и не на поле боя, как то подобает настоящему воину.
Но решение уже было принято.
Человек тяжело встал, подошел к окну и потрогал руками решетцу.
- Выдержит - заключил он сам для себя и через минуту, оттолкнувшись от стены, отошел в мир иной.
Так оборвалась жизнь блестящего полководства своего времени и выдающегося человека умственного склада.
Горько и больно осознавать свои прошлые ошибки,
Ибо только в том случае человек способен бороться со своим алчущим дном, суть которого очень часто выливается наружу, отчего страдают многие, в том числе и он сам, даже не подозревая об этом.
Чувство прозрения приходит гораздо позже, и именно оно облегчает участь и убирает немного страдания.
Так запомним, что эгоизм, месть и жестокость – это основные наши враги, регулирующие до сих пор нашу безответственную жизнь и порой замыкающие для нас самих будущее, ибо эти чувства не проходят барьер земного тяготения и почти навсегда остаются под покровом обильных грунтов.
Но продолжим серию наших маленьких сюжетов и окунемся уже более ближе времени настоящему и попытаемся определить ту самую злую нить судьбы и отделить ее от тяжелого рока, постоянно возрастающего эгоистического зерна в общем поле таких, жизненно важных для иных взрастаний.
Ибо судьба - это все же нечто большее и плодоносящее, чем просто обычная, покрытая смертью жизнь.
...Все начиналось для него очень красиво. Мгновенный взлет, мимолетное падение славы вождя, и вот он уже на высокой трибуне своей славы и у вечного огня тому, чего так и не смог постичь своим умом за всю свою, никак не безупречную жизнь.
Человек потерял многое и многих. Он предал себя, свои первоначальные идеалы, свои строгие взгляды, а затем начал предавать своих друзей и товарищей, с которыми же вместе приходилось вступать во многие схватки, и с которыми он делил свою участь.
Сталин стоял у окна и молча созерцал серый рассвет.
Трубка лежала рядом на его рабочем столе и уже больше не дымилась, как прежде. Врачи запретили ему курить, а значит, и подносить трубку ко рту, что несоизмеримо больно ударило по его самолюбию и как-будто что-то оторвало от его груди с орденскими планками на одежде.
Сталин не был богат, но и не был беден. Вся его основная сознательно-рабочая жизнь прошла здесь в этом кабинете и во внутренних переходах кремлевских стен.
Сказать, что он кого-то боялся - значит, было бы сказать неправду.
Сталин, или великий вождь, как его называли другие, очень жутко боялся, если вообще это слово было соизмеримо с тем чувством, которое он самолично испытывал всякий раз, когда ему доносили о каких-то готовящихся против него или против государства /что значило для него лично то же самое/, провокациях и заговорах.
Об этой
Но это отнюдь не мешало делать ему свое зловещее заключение. И чем больше становилось умерщвленных тел, тем легче и проще он себя чувствовал.
Но на этот раз рука его больше не дрожала.
На столе лежал документ, обозначающий для него самого смерть. Это было заключение его врачей. Оно было равнозначно тому, что он сам творил в отношении других.
И хотя за последние годы эта тяжелая участь немного спала, все же свободным и открытым Сталин себя не чувствовал.
Иосиф Виссарионович тяжело вздохнул. Рука его потянулась было к трубке, но вовремя вспомнив о предупреждении врачей и еще раз посмотрев на свой стол, она застыла, так и не дойдя до цели назначения.
Сталин думал, и думать было, действительно, много над чем.
Он вспоминал свою прошлую жизнь, жизнь других людей, поддерживающих и не таковых его собственную линию поведения.
Все это мелькало перед его глазами, как будто какая-то кинолента, взятая из архива и увеличенная до предела натуральной жизни.
Иногда к этому приплеталась его собственнее воображение и он порой путался сам, не зная, где правда, а где просто выдумка.
Мысли обложили его со всех сторон. Он глянул на часы и удостоверился еще раз, выглянув в свое окно.
Стояло утро. Одно из мрачных и самых серых в его собственной жизни, по крайней мере так это ему тогда казалось.
Еще раз вздохнув и с сожалением бросив взгляд на трубку, Сталин отошел от окна и сел за стол, на ходу думая и сопереживая все те же мысли.
Сколько ему осталось, он не знал. Врачи темнили и, как всегда, правду не говорили.
Конечно, он мог дознать ее, но зачем? Чтобы узнать конкретно день своей смерти? А что это даст? Лишнюю тревогу и беспокойство. Нет. Лучше уж так, в неведении и в постоянном ожидании, как это было и тогда, в двадцать четвертом, двадцать шестом, и дальше по возрастающей. Скольких он пережил? Скольких отправил в мир иной?
А есть ли он на самом деле? Сталин на секунду пошевелился, и стул заскрипел под своей тяжелой ношей.
– Да, нет, наверное, - ответил он тихо сам себе, опустив свою голову несколько ниже, чем обычно, -все это выдумки. Если бы было все так, то мне то уж давно пора туда угодить. А я вот, здесь, живой пока и пока еще дышу. Сколько осталось? Да какое это теперь имеет значение. Немного. Сам знаю. Хочется ли помирать? Да, нет. Зачем же, хотелось бы пожить еще. Посмотреть, как народ восстановит все после войны. Как зацветут вновь заводы и фабрики и будут давать новую продукцию, ничуть не хуже зарубежной. Да-а-а. Если бы не война, все было бы по-другому. Все бы не так пошло. И шло ведь все к хорошему, а не к плохому. Но почему-то так получилось, что не так, как надо. Народу того не понять. Им что, бросай вверх шапки и кричи "ура". Так и смотрят, что я скажу по любому вопросу. Но, может, так и должно было быть.