Опостылевшие лица
Шрифт:
– Да. Ты его уже проходил в том году. Помнишь?
Наша третья подруга вступила в чат, попытавшись надавить на забывчивость проблемного наблюдателя.
– А, точно, помню. Потом сдайте конспекты на проверку, не забудьте.
Прямо вижу, как он сидит за ноутбуком с глупым взглядом и вчитывается в наш диалог. Старается различить подсказки, намёки, но не видит и в упор. И я молюсь богам, чтоб так оно и осталось.
– Хорошо, – я присоединилась в общему обсуждению, и только сейчас заметила, как копятся влажные пятнышки на клавишах. Волнуюсь сильнее прежнего, словно ставлю на кон всю свою жизнь. – Десять тридцать, запомнила. У четвёртого корпуса как обычно?
– Нет. Через три улицы от него и минус одна есть лекторий, там соберёмся. Не забудь книги.
Книгами она называла сигареты и до вторжения, предлагая порой между лекций почитать в туалете. Я невольно улыбнулась, ощутив, как губы дрожат от подступающих слёз. Надавила на глаза, не желая выпустить ни одной. Когда дыхание стало менее сбивчивым, прочитала чат. Заражённые обсуждали новые правила, которые в обязательном порядке повесили на своих стенах в квартирах. И вспомнить страшно, ведь у большинства целые семьи состоят из таких, как тело отца. А мне ещё повезло в какой-то мере, что мама осталась прежней, жаль, от этого человека с каждым днём становится всё менее привычного и узнаваемого.
– Книги не забуду. Договорились.
На этом я закрыла ноутбук, до сих пор не веря, что этой ночью сбегу. Ненадолго, хотя бы на несколько часов, иначе удавлюсь, обещаю самой себе. Так продолжаться не может, нужен свежий воздух, и дело не только в нахождении на улице. Я проверила сигареты в заначке, спрятала её под трусами в шкафчике, когда удалось убедить тело отца, что наши особи в статусе родителей не имеют права сюда лазить, и если он хочет сохранить традиции и прежнее положение дел, то ему доступ запрещён и в сумме в мою комнату. Он поверил, и мама не стала встревать, отлично зная, что моему настоящему папе в этом помещении всегда были рады. Невольно, до этого стараясь готовиться к вылазке с отвёрнутой головой, но я уставилась в макет корабля, который когда-то собрала с папой. Вот уже десятилетие он стоит среди учебников и энциклопедий как памятник счастливому детству. За что они так с нами? За что так поступили лично с моим папой? Какая-то необоснованная космическая месть, лишённая смысла. Обидно, я уверена, что не заслужила ничего подобного, и мои далёкие предки тоже.
Времени до заветного побега всё меньше, колени трясутся в ожидании, волнение формулируется потными подмышками. На одном месте усидеть не могу, ёрзаю, натираю ягодицы об старый стул. Каждые несколько минут сверяюсь с часами, так тягуче двигаются стрелки, и даже еле уловимое тиканье покрывает кожу мурашками. Встаю, брожу по комнате, кругом обводя мебель вдоль стен. Если б до встречи оставалось больше, я б прожгла пятками дырку в ковре, а так тот всего лишь нагрел мне стопы, которые теперь неприятно колет. Надела джинсы, кофту, новые носки – предыдущие впитали всю вонь волнующегося тела. Прислушиваюсь к звукам снаружи, по-прежнему истошно орёт телевизор, мама скоро вернётся с работы, и это мой шанс, нельзя допустить, чтоб двери в подъезд заскрипели больше одного раза.
На изготовке жду у порога комнаты, все чувства обострены, спинным мозгом изучаю обстановку, пытаюсь предугадать возможное развитие событий. И как же хочется закурить прямо сейчас, отпустить немного, чтоб нервы прекратили запутываться в тугие узлы, и мозг поостыл. Сегодня особенно остро ощущается мнимое присутствие там личинок, ищущих себе место и пока не присосавшихся. Они готовы дёрнуть за свои нити, ждут лучший момент, когда ощущу самый вкусный ветерок свободы.
Возня у двери, я выскакиваю из своей комнаты и вплотную сталкиваюсь с мамой. Та распростёрла объятия, решив, что её дочь настолько соскучилась, но я впопыхах натянула кроссовки, кажется, разные, и небрежно чмокнула на прощание любимую женщину даже не в щёку, а шею, покрытую пылью и мазутом.
– Не спрашивай. Тому, – я прошептала как смогла и быстро кивнула в сторону гостиной, где телик верещал как в последний раз, – тоже ничего не говори, если что – я заперлась у себя в комнате. Всё будет хорошо, вернусь к утру.
Мама привыкла, мама ничего не стала спрашивать. Она с открытым ртом и застрявшим там вопросом уступила мне дорогу, проводив до ужаса уставшим взглядом. Я выскочила в общий коридор, покрытая немым осуждением, но с условным разрешением в кармане. Что делать со своей жизнью даже в условиях апокалипсиса – решать по итогу всё равно мне. Лишь бы это не аукнулось матери, а что будет с телом отца, как с провалившим своё маленькое личное задание, уже плевать. Хоть пустят на жижу, хоть вернут к состоянию паразитов в баночке, это на их усмотрение.
Сзади громко хлопнула дверь, получается, мне удалось, и по сути никто не выходил из дома без разрешения. Я как мышь двинулась по лестницам, а затылок жгут несуществующие взгляды. Осуждают ли? Сдадут ли местным стражам правопорядка? Шагаю аккуратно, не производя ни шороха, ни случайного всхлипа от нахлынувшего страха. Даже дыхание задержала, пока с опухшим без кислорода лицом не спустилась к выходу. На всякий навострила уши в сторону лестничных пролётов, там свистит случайный сквозняк, и ничего, похожего на чью-либо жизнедеятельность. Раньше появлялся сигаретный дымок, чьи-то голоса наверху, со второго этажа лаяли собаки в любое время дня и ночи. Сейчас же как в гробу, да и в том, наверное, веселее.
Открываю дверь, писк домофона как шлепок ладошкой по ушам. Я вздрогнула, пригнула зачем-то голову, словно на неё может свалиться хлипкий бетонный козырёк. Секунды этого звука показались часом, я успела зажмуриться и несколько раз попросить его прекратиться. Когда и в воображении перестало трезвонить, я взглянула, с чем встретилась. Давно не была снаружи после заката, фонари почти не работают, светятся только пластиковые коробки, в которых спят рабочие особи паразитов. Среди них много бомжей, получается, уже бывших. Теперь у них и работа, и постоянная еда, и кров. И в новой жизни они устроены лучше моего. Зря дед пугал в детстве, что стану дворником, если буду плохо учиться. Образование превратилось в рудимент, теперь у каждого есть работа по силам. А я что могу? Только под покровом луны свалить, чтоб покурить с подругами.
Полусогнутая, крадусь через двор. Лишённые прежнего человеческого внимания кусты создали целую экосистему внутри бетонных ограждений в виде девятиэтажек. Между разросшихся корней нечто похожее на скелеты, но это воображение играет само с собой. Мёртвые личинки точно расположились по всей поверхности почвы и удобряют её, от этого привычные кустики вытянулись до десятка метров. Белые точки, они повсюду, благо не шевелятся, однако всё равно неприятно ступать по ним, они так хрустят, высохшие как листья по осени, и невольно съёживаешься от омерзения.
Миную двор, прохожу мимо домов, на торце одного сняты все окна, длинные провода тянутся вдоль тротуаров прямо к поселению пластмассовых кубов. Те еле слышно жужжат, как трансформаторные будки, и рядом с ними ощутимо теплее. Испарина на лице появляется, если стоишь даже поодаль. Вытираю небрежно рукавом, царапаю бровь пуговицей и, про себя изрядно чертыхаясь, удаляюсь в темноту, туда, где проулки лишены света фонарей, где асфальт резко превращается в грязь и высокую траву. Так меньше шансов, что меня заметят, вот только приду совсем грязная, любимые штаны же ещё зачем-то надела. Настолько хотелось выдать подобную вылазку за праздник? Похоже на то.