Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
После полуночи перед самым уходом Оппи, вдруг став малоразговорчивым, повернулся к Хокону и заявил: «В ближайшие несколько месяцев меня не ждет ничего хорошего». Возможно, он предчувствовал грядущие неприятности. Как бы то ни было, Роберт не попытался объяснить свою реплику. На пороге Шевалье заметил, что друг одет недостаточно тепло, быстро вернулся в квартиру и подарил ему итальянский шелковый шарф. Оба не подозревали, что их дружба станет предметом дисциплинарного разбирательства.
Пока Оппенгеймеры путешествовали по Европе, Борден приступил к написанию краткой записки для прокурора. В ее основу легла информация из личного дела Оппи, которое Стросс позволил Бордену взять в секретной части КАЭ. Борден был в восторге от порученной миссии и постоянно советовался со Строссом. Потеряв в мае 1953 года работу в Объединенном комитете по атомной энергии, Борден нашел новую
Когда именно Стросс узнал, что Борден закончил работу над письмом, доподлинно неизвестно. Стросса никто официально не информировал, пока Гувер не передал 27 ноября текст письма министру обороны Уилсону и президенту. Однако 9 ноября Стросс добавил в свою папку записку, свидетельствующую, что он наконец прочитал письмо Бордена. «Насколько я помню, — написал он, — в докладе ФБР от 27 ноября 1945 года о советской шпионской деятельности говорилось, что “еще в декабре 1940 года наблюдением были установлены тайные встречи группы лиц, включавшей в себя Стива Нельсона, Хокона Шевалье, секретаря коммунистической организации в Калифорнии Уильяма Шнайдермана и ДРО”. Совершенно ясно, что эта информация была добыта путем прямого наблюдения».
Тридцатого ноября, получив письмо в официальном порядке, Стросс добавил в личный архив еще одну запись, говорившую, что главной уликой против Оппенгеймера служило дело Шевалье: «Важным моментом является то, через какое время после инцидента О [Оппенгеймер] сообщил о нем Г [Гровсу] и есть ли основания подозревать, что О было известно об осведомленности Г насчет инцидента еще до того, как О доложил о нем». Вопрос в самом деле интересный, но так как никакого подтверждения, что Гровс знал о беседе Оппенгеймера с Шевалье до того, как о ней рассказал Оппи, нет, причем свидетельство об этом самого Гровса имеется в анналах ФБР, главный вопрос связан с запиской Стросса. Выходит, он заранее знал, в чем будет состоять суть дела Оппенгеймера?
Осенью 1953 года Вашингтон захлестнула охота на ведьм. Карьеры сотен госслужащих рушились из-за надуманных обвинений. Никто, даже сам президент, не желал вставать на пути сенатора Джозефа Маккарти. 24 ноября 1953 года сенатор от Висконсина выступил с яростной речью, транслируемой по радио и телевидению, в которой обвинил администрацию Эйзенхауэра в «плаксивом, бесхребетном примиренчестве». На следующий день Ч. Д. Джексон сказал репортеру «Нью-Йорк таймс» Джеймсу Рестону, что, на его взгляд, «Маккарти объявил войну президенту». Когда колонка Рестона на следующее утро процитировала слова Джексона со ссылкой на анонимный источник в Белом доме, референт Эйзенхауэра открыто отчитал Джексона, утверждая, что подобные разговоры «еще больше отталкивают Маккарти и его союзников от голосования за президентскую программу». Джексон был возмущен «катастрофическим примиренчеством» перед лицом агрессивных нападок Маккарти. «Смутные ощущения недовольства “отсутствием лидерства”, — написал Джексон в своем дневнике, — которые я много месяцев испытывал и неизменно подавлял, резко заявили о себе на этой неделе, и это меня очень пугает». В разговоре с главой президентской администрации Шерманом Адамсом он предположил, что «скандальное поведение Маккарти заставит прозреть некоторых советников президента, похоже, считающих сенатора добродушным парнем».
В этой ядовитой атмосфере министр обороны Уилсон 2 декабря 1953 года позвонил Эйзенхауэру и спросил, читал ли он последнее донесение Дж. Эдгара Гувера о докторе Оппенгеймере. Айк ответил, что не читал. Уилсон заметил, что новое донесение «самое худшее из всех». Накануне вечером, сообщил Уилсон, ему звонил Стросс и предупредил, что «Маккарти знает об этом документе и может использовать его против нас». Эйзенхауэр ответил, что его не волнуют возможные действия Маккарти. Тем не менее, сказал он, дело Оппенгеймера следует довести до сведения генерального прокурора Герберта Браунелла. «Репутация [Оппенгеймера]
Закончив телефонный звонок с Уилсоном и еще не прочитав документ, Эйзенхауэр отметил в своем дневнике, что донесение ФБР «выдвигает очень серьезные обвинения, некоторые из них — нового характера». Хотя предъявление обвинительного акта было прерогативой генерального прокурора, Айк написал: «Я очень сомневаюсь, что у них есть такие улики». В то же время он решил прервать все контакты Оппенгеймера с официальными лицами правительства. «Печальный факт состоит в том, что, если обвинения правдивы, то в самом центре наших атомных разработок с первых же дней сидел человек, который… разумеется, доктор Оппенгеймер — один из тех, кто настойчиво призывал больше делиться ядерной информацией с миром», — написал в дневнике Эйзенхауэр, забыв добавить, что сам же и одобрил это назначение.
Рано утром на следующий день Эйзенхауэр встретился с секретарем по национальной безопасности Робертом Катлером, который посоветовал принять немедленные меры против Оппенгеймера. В десять утра Эйзенхауэр вызвал в Овальный кабинет Стросса и спросил, читал ли он последнюю справку ФБР на Оппенгеймера. Стросс, разумеется, читал и ее, и письмо Бордена, на котором она основывалась. После непродолжительной беседы президент распорядился немедленно ввести «полный запрет» на «доступ этого лица [Оппенгеймера] к любой закрытой или секретной информации».
В течение дня Эйзенхауэр написал в дневнике, что за «короткое время», которое у него заняло чтение «так называемых “новых” обвинений», он быстро понял — «в них ровным счетом нет ничего, кроме ссылки на письмо некого Бордена». После чего дал точную оценку его содержания: «Это письмо представляет мало новых доказательств». Президенту, по его собственному признанию, уже докладывали: «основная масса» этой информации «постоянно пересматривалась и перепроверялась много лет, и все проверки заканчивались одним и тем же выводом — ничего подразумевающего нелояльность со стороны доктора Оппенгеймера не обнаружено. Однако это не означает, что риска для безопасности не существует».
Эйзенхауэр понимал, что Оппенгеймер, возможно, был жертвой клеветнических инсинуаций. Однако, дав распоряжение начать расследование, он уже не мог его отозвать. Такой шаг подставил бы его под обвинения со стороны Маккарти в укрывательстве человека, представляющего собой потенциальную угрозу для национальной безопасности. Поэтому президент направил генеральному прокурору официальную записку, приказав отгородить Оппенгеймера от засекреченных материалов «глухой стеной».
Вашингтон — большая деревня. Поэтому неудивительно, что уже 4 декабря 1953 года о президентской директиве насчет «глухой стены» узнал старый друг Оппи по Лос-Аламосу, адмирал Уильям «Дики» Парсонс. Парсонс был в курсе знакомств Оппи с левыми активистами и не придавал им значения. Осенью того же года Парсонс написал «дорогому Оппи» письмо, в котором заметил: «Пик антиинтеллектуальности последних месяцев, возможно, позади». Теперь он понял, насколько ошибался. После обеда адмирал встретился с женой Мартой на коктейль-парти, и она обратила внимание на то, что муж был «крайне расстроен». Сообщив ей новость, Парсонс сказал: «Я должен это прекратить. Айк должен знать, что происходит на самом деле». Вечером, вернувшись домой, Парсонс сказал жене: «Это — самая большая ошибка, которую Соединенные Штаты могли бы сделать!» Когда он заявил о намерении встретиться на следующий день с министром ВМС, Марта спросила: «Дики, ты ведь адмирал. Разве ты не можешь пойти сразу к президенту?»
«Нет, — ответил он жене. — Министр ВМС — мой начальник. Я не имею права действовать через его голову».
В тот же вечер Парсонс почувствовал боль в груди. На следующее утро он был так бледен, что жена привезла его в госпиталь ВМС в Бетесде. Адмирал умер в тот же день от сердечного приступа. Марта всю оставшуюся жизнь связывала его смерть с известием о преследовании Оппи.
Четвертого декабря президент отправился в пятидневную поездку на Бермуды, взяв с собой Стросса. После возвращения Стросс начал расписывать очередные шаги в деле правительства США против Оппенгеймера. Он даже подготовил несколько вариантов беседы с Оппенгеймером, чье возвращение из Европы и появление в Принстоне ожидалось 13 декабря. На следующий день после обеда Оппенгеймер позвонил Строссу. Они обменялись дежурными фразами. Стросс небрежно обронил, что «было бы желательно», если Оппенгеймер заехал к нему через два дня. Оппенгеймер согласился, заметив, что ему нечего рассказать: «Не ожидайте от меня чего-то особенного».