Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Берд Кай

Возвратившись из Бразилии в конце августа 1953 года, Оппенгеймер позвонил Строссу и сообщил, что будет в Вашингтоне в четверг 1 сентября. Роберт спросил, не мог ли бы Стросс уделить ему время утром. Тот ответил, что освободится только во второй половине дня. Оппенгеймер ответил, что на это время у него назначена важная встреча в Белом доме. Эта новость настолько переполошила Стросса, что он немедленно позвонил в ФБР и попросил Бюро взять Оппенгеймера во время его пребывания в Вашингтоне под плотное наблюдение. «Учитывая прошлое Оппенгеймера, — сообщил один из сотрудников ФБР, — адмирал горел желанием узнать, с кем тот будет встречаться в Вашингтоне во вторник после обеда». Гувер санкционировал наблюдение, и Строссу сообщили, что Оппенгеймер не появлялся

в Белом доме. Вместо этого он провел всю вторую половину дня в баре отеля «Статлер» с независимым колумнистом Маркизом Чайлдсом. С облегчением поняв, что Оппенгеймер не встречался с президентом, а всего лишь обхаживал журналиста, Стросс написал Гуверу: «Я все еще крайне озабочен влиянием Оппенгеймера на программу атомной энергии, внимательно слежу за этим вопросом и надеюсь, что в ближайшем будущем сумею полностью прекратить все контакты между КАЭ и Оппенгеймером». (Курсив наш.)

Пока Стросс и Борден готовили обвинение против Оппенгеймера, Оппи провел начало осени за написанием четырех длинных эссе о науке. За несколько месяцев до этого британская радиовещательная корпорация Би-би-си пригласила его принять участие в престижном цикле Ритовских лекций и подготовить четыре выступления, которые услышат миллионы людей по всему миру. Роберт и Китти планировали остановиться в Лондоне на три недели и в начале декабря отправиться в Париж. Приглашение Би-би-си было большой честью. Среди предыдущих Ритовских лекторов числились Бертран Рассел с его лекцией «Власть и личность» и Арнольд Тойнби, выступивший за год до Оппенгеймера с докладом «Война и Запад».

Роберт тщательно работал над лекцией, чтобы «показать, что есть в ядерной физике нового, актуального, полезного и могло бы вдохновить людей». Интеллигентская расплывчатость выступления Оппенгеймера, видимо, оказалась трудна для понимания большинства слушателей. «Его искрометное красноречие, — писал один из критиков, — обволакивало слушателей паутиной, напоминавшей не столько внимание, сколько состояние транса». От выступления Роберта отдавало мистикой. «Несмотря на все мои старания, — позже признался он, — мне сказали, что я изъяснялся невероятно туманно».

Хотя холодная война не служила темой его выступления, он коротко остановился на коммунизме: «Какая жестокая, бездушная насмешка, что ныне существующая форма современной властной тирании называет себя “коммунистической”, присваивая себе веру в общинность, коммуну, тогда как в иные времена это слово навевало воспоминания о сельской жизни, деревенских кабачках и гордящихся своими навыками ремесленниках. Кто знает, может быть, только те, кто желает зла, способны непоколебимо верить, что все общины — это одна община, что правда — одна на всех, что каждый должен жить, как все, что существует некая абсолютная истина и что все вероятное действительно. Человек не заслуживает такой судьбы, это не его путь. Навязывать его — все равно что делать человека похожим не на божественное подобие всеведущей и всемогущей силы, а на беспомощного, закованного в кандалы пленника гибнущего мира».

После заигрывания с коммунистическими идеалами в 1930-х годах Оппенгеймер к 1953 году окончательно растерял иллюзии. Как и Фрэнка, его в прошлом привлекала риторика социальной справедливости, которой славилась Коммунистическая партия. Устранение сегрегации в общественных бассейнах Пасадены, борьба за улучшение условий труда сельхозрабочих, организация профсоюза учителей — все это раскрепощало ум и сердце. Но с тех пор многое изменилось. Выступая за «новый дивный мир» иного типа, Роберт воссоздал душевные порывы и высшие ценности, которым следовал в молодости, на ином, интеллектуальном уровне. Его призыв к открытости, конечно, был вызван тревогой за опасное, отупляющее влияние секретности на американское общество. Но в не меньшей мере он был связан с идеей социальной справедливости, на благо которой Оппенгеймер работал до Хиросимы, Лос-Аламоса и Перл-Харбора. Коммунизм начал играть в Америке иную роль. Миссия Роберта как ответственного гражданина Америки тоже изменилась, но исконные личные ценности остались прежними. «Открытое общество,

неограниченный доступ к знаниям, неподконтрольное, ничем не стесняемое взаимодействие людей для содействия ему, — сказал он в одной из Ритовских лекций, — вот что способно, вопреки всему, превратить огромный, сложный, постоянно растущий, постоянно меняющийся, все более технологически специализированный мир в мировое человеческое сообщество».

В Лондоне Китти и Роберт однажды вечером ужинали вместе с Линкольном Гордоном, одноклассником Фрэнка по Школе этической культуры. Роберт встречался с Гордоном в 1946 году, когда тот работал консультантом у Бернарда Баруха. Гордон навсегда запомнил беседу, которую они вели в тот вечер. Роберт пребывал в угрюмом, задумчивом расположении духа. Когда Гордон робко упомянул атомную бомбу, Оппенгеймер пустился в пространные рассуждения о ее применении. Он подтвердил, что поддержал решение временного комитета, но признался, что «по сей день не понимает, зачем понадобилось бомбить Нагасаки». В его голосе звучала не злость или ожесточение, а печаль.

После записи Ритовских лекций в Лондоне Оппенгеймеры пересекли Ла-Манш и направились в Париж, где Китти позвонила Хокону Шевалье, снимавшему квартиру на Монмартре. Оказалось, что Хок уехал в Рим на конференцию. Узнав, что его возвращение ожидалось только через несколько дней, Роберт и Китти поездом приехали в Копенгаген, где провели три дня с Нильсом Бором. Когда они вернулись в Париж, Шевалье уже был на месте. Он настоял, чтобы в свой последний вечер в городе Оппенгеймеры приехали к нему на ужин. Это приглашение возымеет роковые последствия. По запросу Стросса офицеры службы безопасности посольства США в Париже следили за передвижениями Оппенгеймера по городу и получили из его отеля список всех телефонных звонков. Посольство в Париже доложило, что «Шевалье, известный своей неблагонадежностью и подозреваемый советский агент, включен в список подозреваемых лиц полиции и секретных служб Франции».

С последней встречи Шевалье и Оппенгеймера и до 7 декабря 1953 года прошло больше трех лет. Последний раз они встречались в Олден-Мэноре осенью 1950 года, куда Хок приехал в поисках передышки после болезненного развода с Барбарой. В то же время старые друзья поддерживали сердечную переписку, частью которой стало своеобразное рекомендательное письмо, в котором Роберт по просьбе Хокона вкратце изложил то, что сообщил КРАД об инциденте с Элтентоном. Письмо не помогло Шевалье вернуть должность в Беркли, однако он в любом случае был благодарен другу за помощь. В ноябре 1950 года, после того как Госдепартамент США отказался выдать ему американский паспорт, Шевалье приехал во Францию по паспорту гражданина Франции. В Париже он постепенно встал на ноги, работал переводчиком ООН и писал беллетристику. Когда он женился на тридцатидвухлетней Кэрол Лэнсберг родом из Калифорнии, Оппенгеймеры прислали ему в подарок привезенную с Виргинских островов салатницу из красного дерева.

Оба друга предвкушали приятную встречу. Роберт и Китти прибыли к дому Шевалье по адресу Рю-дю-Мон-Сени, 19 у подножия холма с базиликой Сакре-Кер, сели в старый решетчатый лифт и поднялись на четвертый этаж. Хок и Кэрол сердечно приветствовали гостей. Не прошло и пары минут, как пары чокались бокалами в маленькой гостиной с книжными полками вдоль стен. Шевалье приготовил на ужин свои знаменитые блюда и подал великолепный салат в чаше из красного дерева. К десерту Шевалье открыл бутылку шампанского, и после нескольких тостов Оппи и Китти расписались на пробке.

Оппенгеймер вел себя непринужденно и с иронией рассказывал о своих встречах с вашингтонскими персонажами вроде Дина Ачесона. Разговор ненадолго остановился на Юлиусе и Этель Розенберг, казненных по приговору суда за атомный шпионаж. Шевалье поделился озабоченностью за сохранность своего места переводчика в ЮНЕСКО. Так как он не отказался от американского гражданства, его могли заставить пройти проверку на благонадежность по стандартам правительства США. Оппенгеймер предложил посоветоваться с Джеффрисом Вайманом, другом Роберта по Гарварду, который служил в Париже атташе американского посольства по науке.