Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Берд Кай

Выяснилось, однако, что ФБР еще не закончило анализ письма Бордена. Поначалу Гувер не воспринял его всерьез. Обвинения Бордена, как заметил один агент после получения письма, «извращены и пересказаны своими словами, чтобы сделать их весомее, чем может показаться на основании реальных фактов». ФБР пришлось наверстывать упущенное, и Бюро попросило Стросса отложить предъявление обвинения Оппенгеймеру. Стросс послал Оппенгеймеру телеграмму и перенес встречу на понедельник 21 декабря.

Восемнадцатого декабря Стросс прибыл в Овальный кабинет для обсуждения плана действий по делу Оппенгеймера. На беседе присутствовали вице-президент Ричард Никсон, Уильям Роджерс, помощники президента Ч. Д. Джексон и Роберт Катлер, а также директор ЦРУ Аллен Даллес. Эйзенхауэра в кабинете не было, он совещался с лидерами конгресса. Роджерс предложил сделать то же самое, что Трумэн сделал с Гарри Декстером Уайтом — вызвать

Оппенгеймера на открытое заседание комиссии конгресса и допросить его о компрометирующей информации, содержащейся в его досье. Уайт после такой проработки свалился замертво с сердечным приступом. Тем не менее Джексон и все остальные подхватили идею. Несмотря на это, «Роджерс с улыбкой снял свое предложение». В итоге собравшиеся склонились к идее Стросса назначить административную комиссию по пересмотру секретного допуска Оппенгеймера. Расследование такой комиссии не являлось бы формальным судебным процессом. Ученый получил бы возможность выбора: уйти подобру-поздорову или попытаться защититься от обвинений в назначенной Строссом комиссии.

Двадцать первого декабря 1953 года в 11.30 утра Стросс, готовившийся к послеобеденной встрече с Оппенгеймером, вдруг услышал за дверью голос Герберта Маркса. Стросс не верил в совпадения. Почему друг и адвокат Оппенгеймера пришел к нему именно в этот день? Когда Маркса впустили в кабинет, адвокат немедленно объявил, что пришел поговорить об Оппенгеймере. Стросс прервал его и сказал, что Оппенгеймер должен явиться после обеда, и предложил Марксу дождаться его прихода. Маркс отказался и сообщил, что печально известный сенатский подкомитет Дженнера по вопросам внутренней безопасности предложил расследовать деятельность Оппенгеймера. Достав вырезку со статьей «Нью-Йорк таймс» от 11 мая 1950 года, Маркс зачитал заголовок — «Никсон грудью встал на защиту доктора Оппенгеймера» — и предположил, что вице-президент попадет в крайне неловкое положение, если комитет Дженнера выставит Оппенгеймера в невыгодном свете. Стросс невозмутимо поинтересовался, есть ли у адвоката что-либо еще сказать. Маркс ответил «нет». Адвокат не говорил с Оппенгеймером после его отъезда в Европу. Маркс вскоре ушел, оставив у Стросса подозрение в попытке «вежливого шантажа».

Оппенгеймер прибыл около трех часов дня. На месте его ждали Стросс и Кеннет Д. Николс, бывший порученец генерала Лесли Гровса и нынешний главный управляющий КАЭ. После кратких соболезнований по случаю внезапной смерти адмирала Парсонса Стросс рассказал об утренней встрече с Гербертом Марксом. Оппенгеймер выразил недоумение, он ничего не слышал о планах комитета Дженнера.

После этого Стросс перешел к серьезным делам. Он сообщил Оппенгеймеру: «Мы столкнулись со сложной проблемой, связанной с вашим секретным доступом». Президент издал указ, требующий перепроверки всех лиц, в досье которых имелась «компрометирующая информация». Когда Стросс заметил, что досье Оппенгеймера содержало «много компрометирующей информации», Оппенгеймер не стал возражать, что его дело рано или поздно могло потребовать пересмотра. Стросс проинформировал Оппенгеймера, что бывший государственный служащий (Борден) написал письмо, подвергающее сомнению предоставление Оппенгеймеру допуска к секретной информации. Как следствие, президент распорядился немедленно провести расследование. До этой минуты Оппенгеймер не проявлял видимого беспокойства. Однако тут Стросс объявил, что «первым шагом» пересмотра является немедленное приостановление секретного допуска. И добавил, что КАЭ подготовила письмо с перечислением всех обвинений. Письмо, с нажимом сказал Стросс, готово вчерне, но пока еще не подписано.

Оппенгеймеру позволили прочитать черновик письма. Пробегая строку за строкой, он комментировал: «Здесь много такого, что можно отрицать, кое-что неправильно, но многое правильно». Очевидно, как и раньше, письмо представляло собой смесь правды, полуправды и откровенной лжи.

Согласно протоколу встречи, который вел Николс, Оппенгеймер первым упомянул вероятность своего увольнения еще до проведения расследования. На этот вариант его, похоже, натолкнуло сообщение Стросса о том, что письмо пока еще не подписано, а значит официальные обвинения пока не предъявлены. Размышляя вслух, Оппенгеймер сначала вроде бы склонился к такой возможности, но тут же опомнился — если комитет Дженнера все равно начнет расследование, то добровольная отставка «могла стать плохим шагом в глазах общественности».

На вопрос Роберта, сколько у него есть времени для ответа, Стросс сказал, что будет ждать его звонка дома после восьми вечера, но в любом случае не может откладывать дело дольше, чем на сутки. Просьбу о копии письма с обвинениями Стросс отклонил, заявив, что сможет передать ее только после того, как примет

решение о дальнейших шагах. Оппенгеймер спросил, знают ли об этом «на холме [в конгрессе]». Стросс ответил, что, по его сведениям, не знают, хотя «такие вещи невозможно скрывать бесконечно».

Строссу наконец-то удалось поставить Оппенгеймера в желаемое положение. Тем не менее Оппи реагировал спокойно и задавал разумные вопросы, пытаясь взвесить свои шансы. Через тридцать пять минут он поднялся, заявив, что должен проконсультироваться с Гербертом Марксом. Стросс предложил ему свой «кадиллак» с шофером, и расстроенный (вопреки внешней выдержке) Оппенгеймер необдуманно принял услугу.

Вместо того чтобы ехать к Марксу, он попросил водителя доставить его в офис Джо Вольпе, бывшего юрисконсульта КАЭ, который вместе с Марксом помогал ему во время судебного процесса Вайнберга. Вскоре подъехал сам Маркс, и они втроем потратили час на обсуждение вариантов действий. Их разговор записывал потайной микрофон. Предвидя, что Оппенгеймер поедет за советом к Вольпе и наплевав на юридическую неприкосновенность отношений между адвокатом и клиентом, Стросс заранее установил в кабинете Вольпе подслушивающее устройство [32] .

32

В тот же день Стросс позвонил в ФБР и повторил просьбу к Гуверу от 1 декабря установить прослушивание домашнего и служебного телефонов Оппенгеймера. Прослушка была установлена в Олден-Мэноре в 10.20 утра 1 января 1954 года. — Примеч. авторов.

Микрофоны, спрятанные в кабинете Вольпе, позволили Строссу — с помощью распечаток беседы — установить, что собирался предпринять Оппенгеймер — расторгнуть свой контракт на консультационные услуги или же защищаться от обвинений на официальном слушании. В конце дня Энн Уилсон Маркс увезла Роберта и своего мужа к себе домой в Джорджтаун. По дороге Оппенгеймер сказал: «Не могу поверить в то, что со мной происходит». Тем же вечером Роберт поездом вернулся в Принстон, чтобы поговорить с Китти.

Стросс рассчитывал услышать решение Оппенгеймера в тот же день. Так и не дождавшись звонка, он попросил Николса позвонить Роберту в полдень следующего дня. Оппенгеймер сказал, что ему требуется дополнительное время. Николс бесцеремонно ответил, что «больше времени ему не дадут», и выдвинул трехчасовой ультиматум. Оппенгеймер вроде бы согласился, но часом позже позвонил Николсу и заявил, что желает лично приехать в Вашингтон. Он обещал сесть на послеобеденный поезд и встретиться со Строссом в девять утра.

Оставив Питера и Тони на попечение секретарши Верны Хобсон, Роберт и Китти выехали поездом из Трентона и к вечеру прибыли в Вашингтон. Запланировав переночевать у Марксов в Джорджтауне, они провели вечер с Марксом и Вольпе, продолжая обсуждать, стоит ли Роберту обороняться от обвинений.

«Он пребывал все в том же отчаянии», — вспоминала Энн. После часового обсуждения юристы подготовили «дорогому Льюису» письмо. Оппенгеймер сделал вывод, что Стросс предпочел бы, чтобы он уволился по собственному желанию: «Вы назвали в качестве желательной альтернативы возможность прервать мой контракт консультанта комиссии и тем самым избежать рассмотрения обвинений…» Оппенгеймер сказал, что тщательно взвесил этот вариант. «В подобных обстоятельствах, — написал он, — такая линия поведения означала бы, что я признаюсь и согласен с утверждением, будто я не пригоден для службы государству, которому я служил добрых двенадцать лет. Этого я не могу сделать. Будь я настолько недостоин, я вряд ли бы мог служить Америке так, как я это делал, быть директором института в Принстоне или выступать, как это не раз бывало, от имени нашей науки и нашей страны».

К концу вечера Роберт заметно устал и пал духом. Выпив несколько бокалов алкоголя, он поднялся наверх, объявив, что ляжет спать в гостевой спальне на втором этаже. Через несколько минут Энн, Герберт и Китти услышали «жуткий грохот». Первой на второй этаж прибежала Энн. Роберта нигде не было. Постучав в дверь ванной комнаты, выкрикнув его имя и не получив ответа, она попробовала открыть дверь. «Дверь не открывалась, — сказала она, — а Роберт не отвечал».

Оппи упал в ванной комнате на пол и своим туловищем забаррикадировал вход. Втроем они постепенно открыли дверь, отодвинув неподвижное тело Роберта в сторону. Друзья отнесли Оппи на диван и привели в чувство. «Он не мог связно говорить», — вспоминала Энн. Роберт сказал, что принял таблетку снотворного, которую ему дала Китти. Энн позвонила врачу, и тот приказал не давать ему заснуть. Целый час до прибытия врача они то и дело будили Оппи и отпаивали его кофе. «Зверь в чаще» бросился в атаку, для Роберта наступили тяжкие времена.