Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
Примерно в это же время Фрэнк пожаловался в письме, что брат, каким он его знал, «пропал без следа». Роберт, протестуя, возразил, что этого не может быть. И все же Роберт понимал: за два года его отсутствия во время учебы в Европе Фрэнк, который был моложе его на восемь лет, успел немного подрасти. «Чтобы ты меня ни с кем не спутал, достаточно знать, что рост у меня метр восемьдесят, волосы черные, глаза голубые, губа на данный момент рассечена и что я отзываюсь на имя Роберт».
Далее он попытался ответить на вопрос младшего брата: «Мудро ли реагировать на перемены настроения?» По ответу Роберта можно сделать вывод, что его увлечение психологией не потеряло остроты: «…по моему собственному убеждению, человек должен находить применение настроениям, но не позволять им сбивать себя с пути. Поэтому моменты веселья следует использовать для того, чтобы делать вещи, требующие веселого настроения, спокойные
Оппенгеймер больше других преподавателей делил со студентами свое свободное время. «Мы все делали вместе», — говорил Эдвин Юлинг. По утрам в воскресенье Оппенгеймер нередко навещал Юлинга в его квартире, чтобы вместе позавтракать и послушать по радио Нью-йоркский симфонический оркестр. Каждый понедельник вечером Оппенгеймер и Лоуренс вели открытый коллоквиум по физике для аспирантов из Беркли и Стэнфорда. Они называли эти встречи «вечерним журнальным клубом», потому что дискуссии, как правило, велись о статьях, недавно опубликованных в «Нейчур» или «Физикл ревью».
Некоторое время Роберт встречался со своей аспиранткой Мельбой Филлипс. Однажды вечером он привез ее на холм Гризли-пик в окрестностях Беркли, откуда открывался вид на залив Сан-Франциско вдали. Закутав девушку в одеяло, Роберт объявил: «Я скоро вернусь. Пойду прогуляюсь». Он вскоре вернулся и, сунув голову в окно машины, сказал: «Мельба, я хочу спуститься вниз к дому, приезжай туда на машине, хорошо?» Однако Мельба задремала и не услышала его. Проснувшись, девушка терпеливо ждала возвращения Оппи два часа, но, когда он не вернулся, остановила проезжавшего мимо полицейского и сказала: «Мой спутник ушел погулять несколько часов назад и не вернулся». Опасаясь худшего, полицейский прочесал кусты в поисках тела. В конце концов Филлипс вернулась к себе домой на машине Оппи, а полиция отправилась к нему на квартиру в клубе профессуры, где подняла сонного Оппенгеймера с постели. Извинившись, он сказал, что совершенно забыл о мисс Филлипс: «Я жутко рассеян, знаете ли. Я все шел и шел, дошел до самого дома и лег спать. Прошу прощения». История попала к репортеру полицейской хроники, и на следующий день «Сан-Франциско кроникл» поместила на первой полосе короткую заметку под заголовком «Забывчивый профессор припарковал девушку, а сам пешком ушел домой». Это была первая встреча Оппенгеймера с прессой. Заметку перепечатало множество газет по всему миру. Фрэнк Оппенгеймер прочитал ее в английском Кембридже. Разумеется, и Мельбе, и Оппи было очень неудобно, тем не менее в свое оправдание он объяснял друзьям, что предупредил Мельбу о своем возвращении домой, но та, видимо, задремала и его не расслышала.
В 1934 году Оппенгеймер переехал в квартиру на нижнем этаже маленького дома № 2665 на Шаста-роуд, примостившегося на крутом склоне холма в районе Беверли-Хиллз. Он нередко приглашал студентов на незатейливый ужин — яичницу а-ля Оппи, которую всегда подавал с мексиканским чили и красным вином. При случае тщательно и церемонно смешивал для гостей крепкий мартини, который наливал в охлажденные бокалы. Края бокалов иногда макал в сок лайма с медом. И зимой, и летом окна в квартире были раскрыты настежь, из-за чего в зимнее время гости садились поближе к большому камину — главному элементу гостиной с черной обшивкой из потемневшего дерева, украшенной индейскими половичками из Нью-Мексико. На стене висела подаренная отцом небольшая литография Пикассо. Когда все уставали от физики, разговор заходил о живописи или литературе либо хозяин предлагал поговорить о каком-нибудь фильме. Маленький дом, обшитый досками из красной сосны, выходил окнами на город и мост Золотые Ворота. Оппи называл залив Сан-Франциско «лучшей гаванью мира». От дороги наверху холма дом был почти полностью скрыт эвкалиптами, соснами и акациями. Брату Роберт писал, что обычно спит на веранде «под одеялом яки и звездами, воображая, что находится на веранде “Перро Калиенте”».
В те годы официальным нарядом Оппи служили серый костюм, синяя рубашка из грубой хлопчатобумажной ткани и громоздкие черные туфли с тупыми носами, поношенные, но начищенные до блеска. Дома он переодевался в синюю рабочую рубаху, линялые голубые джинсы, перехваченные широким кожаным ремнем с серебряной мексиканской бляхой. Длинные костлявые пальцы были желтыми от никотина.
То ли умышленно, то ли нет некоторые студенты стали подражать причудам и эксцентричным манерам своего преподавателя. Почти все будущие физики начинали непрерывно курить «Честерфилд», любимую марку Оппи, и щелкать зажигалкой всякий раз, стоило кому-то достать сигарету. «Они копировали его жесты, привычки, интонации», — вспоминал Роберт Сербер. Исидор Раби наблюдал: «Он [Оппенгеймер] был похож на паука, окруженного
Студентам Оппи регулярно напоминали, что в отличие от большинства физиков их преподавателя интересуют книги не только по специальности. «Он читал много французской поэзии, — вспоминал Гарольд Чернис. — Читал почти все [романы и стихи], что издавались». Оппи любил древнегреческих поэтов, но не упускал из виду и современных романистов, например, Эрнеста Хемингуэя. Роберту особенно понравился роман «Фиеста».
Финансовое положение Оппи оставалось стабильным даже в период депрессии. Во-первых, в октябре 1931 года, когда он получил должность доцента, его годовое жалование составляло 3000 долларов, при этом дополнительные суммы поступали от отца. Хотя вырученных от продажи фирмы денег не хватило на создание независимого фонда, который хотел учредить Юлиус, их хватило на трастовый фонд, гарантирующий, чтобы «Роберту никогда не пришлось отказываться от своих исследований».
Подобно отцу, Роберт был щедр и, не колеблясь, угощал студентов вкусной едой и хорошими винами. Закончив семинар в конце дня в Беркли, он нередко приглашал всех участников на ужин в ресторане «У Джека», одном из наиболее уютных заведений Сан-Франциско. Сухой закон продолжал действовать до 1933 года, однако Оппенгеймер, по выражению одного старого друга, «знал все лучшие рестораны и подпольные бары города». В те годы добраться из Беркли в Сан-Франциско легче всего было на пароме. Пассажиры в ожидании рейса нередко (после 1933 года) пропускали по стаканчику в одном из многочисленных баров, окружающих пристань. В ресторане «У Джека» на Сакраменто-стрит № 615 Оппи выбирал вина и помогал студентам сориентироваться в меню, а после ужина неизменно оплачивал весь счет. «Мир вкусных блюд, хороших вин и благодатной жизни был знаком далеко не всем, — говорил один из студентов. — Оппенгеймер демонстрировал нам неведомую сторону жизни. <…> Мы отчасти перенимали его вкусы». Раз в неделю Оппи заглядывал в дом Лео Недельски, где снимали комнаты еще несколько студентов, в том числе Дж. Фрэнклин Карлсон и Мельба Филлипс. Почти каждый вечер около десяти на стол подавали чай и пирожные, все играли в блошки и обсуждали всякую всячину. Обычно большинство расходилось к полуночи, но иногда споры продолжались до двух или трех часов ночи.
Однажды вечером перед концом весеннего семестра 1932 года Оппи объявил, что Фрэнк Карлсон, иногда страдавший от приступов депрессии, нуждается в помощи с завершением диссертации. «Фрэнк выполнил всю работу, — сказал Оппенгеймер. — Теперь ее нужно переписать начисто». Студенты объединили силы и организовали небольшую «артель». «Фрэнк [Карлсон] писал, — вспоминала Филлипс, — Лео [Недельски] редактировал. <…> Я делала корректуру и вписывала все уравнения». Карлсон защитил диссертацию в июне того же года и в 1932–1933 годах продолжал работать с Оппенгеймером в роли научного сотрудника.
Каждую весну — семестр в Беркли кончался в апреле — студенты Оппи кочевали вслед за ним в находящийся на расстоянии 375 миль Калтех в Пасадене, где он вел весеннюю четверть. Необходимость прекращения аренды квартир в Беркли и переезд в летние коттеджи Пасадены, сдаваемые по 25 долларов в месяц, пыл учащихся не охлаждали. Некоторые даже ездили вслед за Робертом в Мичиганский университет, чтобы несколько недель присутствовать на летнем семинаре в Энн-Арбор.
Летом 1931 года в Энн-Арбор приехал бывший учитель Оппи по Цюриху Вольфганг Паули. На одном из занятий Паули то и дело перебивал выступление Оппи, пока другой именитый физик, Х. А. Крамерс, не выкрикнул: «Замолчите, Паули, и дайте нам выслушать Оппенгеймера. Что он сказал не так, вы можете объяснить потом». Подобные острые пререкания только усиливали окружавшую Оппенгеймера ауру непринужденной гениальности.
Летом 1931 года Элла Оппенгеймер заболела, у нее нашли лейкемию. 6 октября 1931 года Юлиус прислал Роберту телеграмму: «Мать смертельно больна. Не выживет…» Роберт немедленно приехал домой и стал дежурить у постели матери. Он застал ее «в ужасно плохом, почти безнадежном состоянии». Роберт написал Эрнесту Лоуренсу: «Иногда получается с ней поговорить, мать устает и печалится, но не впадает в отчаяние. Она невероятно мила». Десятью днями позже Оппи сообщил, что конец уже близок: «Мать сейчас в коме, смерть наступит очень скоро. Мы невольно чувствуем облегчение, что ей больше не придется страдать. <…> Последнее, что она мне сказала, было: “Да, Калифорния”».