Опричник. Том 2
Шрифт:
Вновь нацепивший свою маскировку, дед появился в полупустом сквере только через полтора часа, когда я уже откровенно устал рассматривать здешние архитектурные красоты и, устроившись на чугунной лавочке в тени раскидистого дерева напрочь неизвестного мне вида, в очередной раз с удовольствием рассматривал царский подарок.
— Любуешься? — присаживаясь на лавочку, озвучил очевидное Скуратов-Бельский.
— Можно и так сказать, — кивнул я. — Но вообще, скорее наслаждаюсь зримым воплощением моей свободы.
— О как! — крякнул дед. — Я полюбопытствую?
Чуть помедлив, я всё же вложил папку в его протянутую руку. Никита Силыч довольно споро
— Однако, — протянул он. — Затейливо получается. И тебя с возможного крючка снял, проявил добрую волю, так сказать… и сына по носу щёлкнул, и…
— Создал прецедент, — согласно кивнул я. — Ранее никаких конфирмаций для создания именных школ не требовалось, в отличие от родовых. Но в этой грамоте-то форма моей будущей школы не указана вовсе. И понимай как хочешь.
— Именно, — кивнул дед. — С другой стороны, кому от этого плохо? Законодательно-то всё остаётся, как было, по крайней мере, пока.
— Но повод для изменения этого самого законодательства теперь имеется железный, не так ли? — усмехнулся я.
— Верно. Причём, скорее всего, никаких реальных препятствий со стороны Думы и Собора эти изменения не встретят, — подтвердил мои умозаключения дед. — Когда в последний раз у нас открывалась именная школа? В тридцатом году, дай бог памяти, Василий Ощепков открыл своё заведение. Почти девяносто лет назад. А в мире вообще?
— В тысяча девятьсот девятнадцатом. Тогда в Нихоне в префектуре Киото была открыта именная школа Морихея Уэсибы, — ответил я.
— Вот видишь, — развёл руками Скуратов. — Ныне открытие школы, что стихийной, что эфирной — редкость небывалая. Хватает родовых заведений, да государственных. Так что, спорить с его величеством на тему конфирмации открытия частных школ никто не станет. Смысла нет, как и прямой выгоды. Разве что в Соборе повозмущаются о притеснениях государевых людей. Да и то не всерьёз, а так, порядка ради… Ладно, то дела царские, нас с тобой не касающиеся. Лучше скажи мне, юноша, ты статут пожалованного ордена уже прочёл или…
— Или, — вздохнул я. — А что, никак там подвох какой имеется?
— А как же? — коротко рассмеялся дед. — Чтоб Рюриковичи да без подвоха… не, брат, шалишь! Не та семья, не те традиции. В общем, настоятельно советую не затягивать с ознакомлением. А будут вопросы, позвонишь, отвечу. Лови номер…
Коммуникатор на моей руке дрогнул, принимая очередное сообщение, и я тут же вспомнил о другом извещении, пришедшем на него во время речи государя. Правда, пришлось вновь отложить его прочтение, чтобы не отвлекаться от разговора с дедом. Тем более, что он заговорил о вещах, мне весьма и весьма интересных.
— Эмпатия шалит, Кирилл? — после недолгого молчания внезапно спросил Скуратов.
— Есть такое дело, — подобрался я.
— И контроль над эфирными техниками ухудшился, да? — прищурившись, протянул дед.
— Ты что-то знаешь, — констатировал я.
— Что-то… — не стал отрицать Никита Силыч и вздохнул. — Не думал, правда, что процесс будет столь скорым. Обычно гранду лет пять-шесть требуется, чтобы к первому пределу подойти. Но у тебя же всё не как у людей, да?
— Будто в этом есть моя вина! — фыркнул я, но тут же перебил сам себя. — Что за предел?
— Предел восприятия, — нарочито небрежным тоном отозвался Скуратов, но, не заметив признаков понимания с моей стороны, сменил тон. — Невежда.
— И в этом нет моей вины, — улыбнулся я. —
— Это кому ещё? — возмутился дед.
— Настоятелю Аркажской обители… покойному, — развёл я руками.
— Да тьфу на тебя! — расслабился Скуратов-Бельский и, чуть помолчав, неожиданно закатил целую лекцию о развитии эфирников, достигших уровня гранда. Недолгую, но весьма познавательную, из которой можно сделать простой вывод: развитие оператора Эфира не прекращается до тех пор, пока он использует свои умения. Будет использовать чаще, будет развиваться быстрее. Не будет использовать — сначала замрёт в развитии, а после и вовсе начнёт деградировать. И гранды здесь не исключение. Более того, именно на этом этапе развития оператор Эфира начинает зримо проявлять склонность к тем или иным манипуляциям. Кому-то лучше даётся сенсорика, кому-то оперирование с материей или энергией. Кто-то обретает возможность более плотного и осознанного взаимодействия с информационной частью Эфира… в общем, вариантов множество, и чем старше становится гранд, тем более «индивидуальными», не похожими на другие, становятся его умения и возможности. Собственно, предел восприятия, как назвал его дед, и является той чертой, границей, отделяющей «обычных» грандов от их коллег, осознавших свои сильные стороны. И все те непонятки, что происходят со мной в последнее время, как раз и являются первыми признаками приближения к этому пределу.
— А сколько их вообще, пределов этих? — спросил я Скуратова, когда тот, наконец, закончил лекцию.
— Неизвестно, — развёл руками он. — Я прошёл четыре, а светлой памяти Игнат Афанасьевич, по слухам, все шесть одолел.
— Это Шапошников, что ли? — уточнил я. — Который второй мой дед?
— Кхм, — Скуратов-Бельский опешил, но уже через секунду со вздохом кивнул. — Он самый. Но, скажу тебе, что это наверняка не потолок. Вообще, существует теория, что количество этих самых пределов неограниченно ничем, кроме срока жизни оператора Эфира.
— А как распознать приближение к очередному пределу? — спросил я едва успевшего справиться с удивлением деда.
— Да точно так же, Кирилл. Извини, но мне пора бежать. Дела… — бросив взгляд на коммуникатор и торопливо поднимаясь с лавки, проговорил он. Но прежде чем шагнуть в открытое окно, обернувшись, сообщил: — да, я пришлю своего человека, отдашь ему костыль.
— Какой костыль? — не понял я.
— Тот артефакт, что вы умыкнули с места засады, устроенной на вас в СБТ, — отозвался дед и, не дожидаясь ответа, шагнул в окно. Вот только закрыть его не успел. Точнее, не смог. Зря я, что ли, тренировался? Сумел удержать.
— Что это за артефакт, дед? — спросил я, глядя на него через размытое марево перехода.
— Поделка святош, создающая эффект святого места на определённой территории, — нехотя отозвался тот. — Используется их братией, когда приходится работать на чужих землях… не их эгрегора. Всё, больше ничего не скажу, оно тебе всё равно без надобности. Отпускай окно.
— Ладно-ладно, — покивал я. — Жду твоего человека, и… спасибо за помощь, дед.
Тот коротко усмехнулся и кивнул. Окно схлопнулось и я, подобрав с лавки папку с грамотой, поднявшись на ноги, направился к Фроловской башне. Это дед может себе позволить шастать окнами где захочет, мне же за подобный финт ушами, провёрнутый в Кремле, может и нагореть. От того же Вербицкого, например, или от главы Рындова двора. Так лучше уж я пешочком до выхода из крепости прогуляюсь, тем более, что тут идти всего-ничего.