Опрокинутый рейд
Шрифт:
— Леонтий!
Обернулся, как бы с удивлением вглядываясь: кто это там зовет? Ах вот кто! Подошел с полупоклоном:
— Фотий Фомич! Мое почтение вам!
Варенцов указал на место рядом с собой. Шорохов сел. Судя по тарелкам на столике, Варенцов ужинал не в одиночку. Уловив взгляд Шорохова, пояснил:
— Христофор только что на твоем месте сидел.
Говорил он неправду. Для Нечипоренко это было бы слишком тонко: оставить половину бутерброда, недопить рюмку, — однако Шорохов с безразличием пожал плечами:
— Мне-то какое дело? Варенцов удивился:
— Так уж и никакого? Про тебя мы
Отвечать следовало без панибратства, нисколько не заносясь, но с достоинством.
— Заходил. Было. Только… — Шорохов не стал продолжать.
— Разве он тебе не сказал?
— О чем?
— Он компанию собирает по занятой у красных местности ехать.
— Ой-ой-ой! Так прямо и ехать?
— Говорит, поддержка у него от военных высокая.
— И есть она?
— Да ведь и сам едет. Себя-то чего дурить?
— Ну а зачем? Варенцов рассмеялся:
— Волка-то что кормит? Вот он и хочет по-волчьи…
Мартовский поздний вечер. И всего-то полгода назад. В числе представителей городских сословий он, Шорохов, удостоен чести. На вокзале проездом генерал Шкуро. Фигура в белоказачьих кругах заметная. Надо приветствовать. Это вспомнилось Шорохову.
Сто тысяч рублей пожертвовали тогда состоятельные граждане города на нужды его дивизии, знамя которой — черное полотнище с изображением оскаленной волчьей пасти, папаха из волчьего меха — словно эмблема. Десять из этих ста тысяч были от Шорохова. Тридцать пудов бараньего мяса, накануне проданные на ростовском базаре! Швырнул, как кость.
Впрочем, нет. Подал с поклоном. А как иначе? Еще одна купеческая истина: «Переплачивая при покупке, обретаешь друзей».
Шорохов обретал этим расположение желчного подъесаула с дергающейся после контузии правой щекой. В прошлом был он шкуровским адъютантом, а ныне подвизался в чинах контрразведывательного отдела штаба городского гарнизона. Игра стоила свеч…
Шкуро был одет в белую черкеску с погонами, пьян, говорил без умолку.
Донские и кубанские газеты, разумеется в качестве похвалы, писали, что в облике этого генерала есть нечто волчье. Волчье действительно было. Потому после слов Варенцова тот далекий вечер и вспомнился Шорохову, хотя он и не мог так уж прямо определить для себя, в чем именно оно в натуре Шкуро проявлялось. В быстрых переменах направления взгляда? В известной всем безжалостности, мстительности, коварстве?
Хриплый голос Шкуро разносился по залу:
— …Самый скверный район, господа, это всегда вроде вашего: рудники, заводы. Вот уже где распропагандированы рабочие! Все, как один, большевики. Оставляем поселок, а нам в спину стреляют…
Штатских и военных в зале десятка три. В первые минуты встречи кители, черкески, кожа портупей, сюртуки, пиджаки, лысины, бороды сливались для Шорохова в некое многоцветное пятно. Потом он освоился, начал различать лица. На них застыло подобострастное восхищение. Кем! Сыном кулака-хуторянина по фамилии Шкура, больше всего знаменитым зверской жестокостью в обращении с пленными. Нашел в чем себя утверждать!..
И какими же откровениями эта шкура сейчас здесь всех одаривала?
— …Говорят: «Женский вопрос…» Но, господа! Сколько раз уже было: захватываем
Шкуро нахмуривается. Из-под припухших век пристально оглядывает депутатов, щерится в улыбке:
— А что за народ мои казаки! Куда ни придут — колокольный звон, музыка играет, песни, весна, солнце, любовь и прочее такое. Но уж зато все, что на убитом найдут или поднимут брошенное… Тут ничего не поделаешь: берут себе, в казну не сдают. Я было пробовал бороться с этим: «Такие-сякие, поделились бы хоть с сотней своей!»-«Что вы, отвечают, ваше превосходительство, це коммунизм буде, если делиться…»
Насколько же беспредельна была уверенность его, Шорохова, врагов в своем праве глумиться даже над самым святым!
— …По-волчьи…
Как быстра мысль! Шорохов уже снова был в ресторанном зале. Что получалось? Как и Нечипоренко, Варенцов тоже чего-то ждет от него? Связывает с какими-то своими расчетами? Иначе ради чего бы стал он все это ему говорить?
— Фотий Фомич, а что, если… Ну вот я подумал, — Шорохов делал вид, будто то, о чем он спрашивает, только сейчас пришло ему в голову. — Вы же, наверно, знаете… Кто такой Мануков? Откуда он? Среди наших прежде я его не встречал. И фамилии никогда не слышал.
Вместо ответа Варенцов рассыпался негромким смешком. Шорохов продолжал:
— Мне о нем сегодня утром Евграф говорил.
— У него б и спросил.
— Но все же?
— Ростовский купец. Фирма «Мануковы, отец и сын».
— А почему о них прежде не было известно?
— Кому не было? — Варенцов в досаде откинулся на спинку стула. — Первой гильдии! Тебе неизвестно, так что же? Это у нас где базар, там и вывеска. Оптовики! Слово тому, слово другому. Даст телеграммку, выпишет чек, сверит дебет и кредит. И дела-то! На европейскую ногу торговец. Все заграницы объехал.
— И что его к нам занесло? У нас ведь и самим с торговлей простора нет.
— А ему наш простор и не нужен, — глаза Баренцева стали лучиться от радости. — С Дуськой моей он знаешь как познакомился?
Варенцов говорил о своей дочери, разбитной черноокой девице.
— В Ростове у родни гостила. Вечером шла, в переулке дезертиры напали. Чем бы и кончилось? Мимо он проходил, отогнал. В дому у нас теперь каждый день.
Шорохов подхватил:
— А что, Фотий Фомич? Может, за этим и объявился. Продолжить знакомство.
Варенцов покосился на него:
— Объявился он ради того, чтобы кое с кем из наших по городам, только что у красных захваченным, ехать.
Шорохов молчал. Мануков, значит, всего лишь ростовский купец. Затевает торговое дело на территории, занятой белыми. Подбирает компанию. Почему — понятно: в одиночку пускаться в такую поездку рискованно. Если допустить, что у Нечипоренко были смотрины, то есть если он-то и прятался тогда за портьерой, выходит, и его, Шорохова, он тоже решил с собой пригласить. Но подготовки-то сколько! Как бы потом этот ростовский туз их с Евграфом торговлю не слопал. И самого Евграфа в придачу. А его жрать — ох и тошно!