Опыт физической метафизики
Шрифт:
Вторая зависимость, которую я хотел бы здесь сформулировать, — это закон интеграла действия, который требует равенства действенности (действенность уложена в эмпирические индивиды, в точки-интервалы, или в сингулярные точки, где энергия нашла себе структуру). Так вот закон гласит, что исторические явления, находящиеся в какой-то временной последовательности, могут объясняться только при условии, если сумма объясняемого - или само объясняемое, или всё объясняемое — равно действенности или когда причина, или то, что мы называем причиной, такова, что она такого же ранга, такой же величины, как и вытекающие из нее следствия. Например, вы не можете объяснять исторические события волей человека, вы не можете явления так называемого сталинизма объяснить господином Сталиным. Это было бы бредовое объяснение, в историческом или культурном анализе оно просто неграмотно по этому закону. Мы объясняем большие явления, целую эпоху общественного развития, применяя в качестве объяснительного такое явление, которое по размерам, по возможностям действия несопоставимо с тем, что мы объясняем посредством обращения к этому явлению, в данном случае к свойствам личности Сталина и так далее. Вот такая очень простая вещь получается из абстрактной формулы, которую я привел, - вещь, которая лежит на уровне нашего опыта, но, к сожалению, забывается нами, когда мы переходим на уровень абстрактного мышления, оперирования понятиями, и там начинаются причудливые вещи.
Еще древние формулировали этот
Маркс ведь не считал, что феодализм превращается в капитализм. Посмотрите внимательно «Капитал», и вы увидите, что нет перехода одного вида в другой, то есть феодального общества в капиталистическое общество, феодальной экономики в капиталистическую экономику. Еще в 1954 году в своей дипломной работе, которая была посвящена историческому и логическому в «Капитале» Маркса, я доказывал этот тезис. Анализ состоит в том, что внутри феодального общества выявляются действенности, которые не есть логическое продолжение самого феодального общества. Они внутри него порождают то, по отношению к чему революция, или та или иная форма буржуазной революции, является лишь эпифеноменом, или видимым, или наблюдаемым и случайным, орудием и явлением. Значит, каждый раз для объясняемого в момент времени, предшествующий возникновению объясняемого, мы должны искать равную объясняемому сумму, равную действенность причин.
Смена формаций предполагает дискретность. Вы не можете развить феодальную формацию в капиталистическую. Это точно так же относится и к животным видам. Современная биологическая типология дает результаты и указывает на зависимости несколько иные, чем те, которые изображались в расхожем варианте дарвиновской теории эволюции. Нет превращения какого-то Х– существа в лошадь. Лошадь возникает иначе, но связь на макроуровне между видами, конечно, устанавливается. Но она устанавливается на поверхности, в нашем горизонтальном ходе видения.
Следующая зависимость (можно ее назвать законом конечности действия), которая связана с предшествующими зависимостями, гласит следующее (я иду очень кратко): по отношению к любой данной целостности, или данному эмпирическому индивиду, есть всегда другая точка, расположенная в другой момент времени и в другом пространстве, такая точка, к которой никогда нельзя прийти простым продолжением первой точки. Этот закон как бы другая сторона закона интегральности, он гласит, что нельзя бесконечно наращивать силу внутри одной формы. Этот закон относится и к познанию. Познание не строится как равномерное бесконечное приложение суммы к данной точке (когда мы, как бы суммируя, идем и идем вперед и так приходим к какой-нибудь истине). Правило такое, что из пункта А в пункт Б, лежащий как бы на той же линии последовательности, нельзя прийти простым протягиванием руки из точки А. Область, занимаемая точкой А, конечна, и это означает, что, чтобы пройти дальше, мы, например, должны преобразовать себя, и тогда, может быть, — удастся. Ведь даже в психологической или мыслительной нашей жизни есть такие моменты. Есть что-то, что потом оказывается на одной линии между А и Б, но есть что-то, какое-то Б, к которому мы не можем прийти, продолжив наш мыслительный взгляд из точки А, не обратив его сначала в себя и не преобразовав себя, выпав в какое-то другое пространство. И оттуда фактически по кривой мы можем прийти к точке Б. Значит, в нашем пространстве путей прямыми линиями, то есть самыми короткими линиями, являются как раз кривые, а не прямые.
Я напомню теперь то, что я обещал напомнить. Это то, что я формулировал в виде антиномии а lа Достоевский. Только сумасшедший может это видеть или это говорить. И вторая сторона: нужно сойти с ума, чтобы это увидеть, то есть простым продолжением ума нельзя увидеть Б, смотря из А. А такой перепад или выпадение в сторону, вбок или в другое пространство, или выход по кривой, конечно, предполагает раскалывание готового мира, движение внутри которого неминуемо упирается в действие закона конечности. Так же как в физике невозможен вечный двигатель: возможная затрата энергии всегда конечна — выигрывая в одном, теряем в другом, — и где-то все это останавливается. Этот закон означает, что энергии, канализированные через какую-то структуру и нашедшие в этой структуре пространство для своего движения и для своего развития, имеют перед собой конечную область этого пространства. Дальнейших возможностей канализации энергии всегда больше, чем есть в том или ином отдельном выражении. Я сказал, что выражений как минимум два, то есть возможных структур как минимум N+1. Мы не можем перескочить к бесконечно восполняющему нас фону в последовательности, а можем — лишь деструктурируя структуру. Так же как сама структура есть физическое явление в смысле предположения органов и мускулов (это физика социальной жизни), так и разрушение структур требует почти физического усилия в том смысле, что простым желанием, рассудочным размышлением нельзя изменить ту структуру, в которой ты находишься, например культурно-знаковую. В силу закона конечности она не поддается разложению простым рассуждением, простым перебором мыслительных возможностей. Здесь значителен урок восточной философии, которая показывала — чтобы изменилась мысль впереди, нужно изменить себя так же и в физическом смысле. Отсюда вся психотехника. В данном случае я беру пример из мыслительного, духовно-психического мира, но хочу подчеркнуть, что так же как структура физична, так и разрушение ее физично, — это продукт не просто ментальных желаний, рассудочных размышлений, стремлений и так далее.
И последнее, что я хочу сформулировать, — это нечто, что я называю законом пульсации как общее свойство конкретных исторических законов, которые мы можем устанавливать в энном числе. Я сказал, что связь между целостностями не есть линейная связь, нельзя из одной целостности получать вторую по ряду простой трансформацией первой и сказать, что, скажем, из обезьяны возник человек. Не из обезьяны возник человек. Человек
Еще гераклитовский закон гласит, что мы необратимо вошли в реку. Из последующей точки нельзя простым движением (назовем его рассудочным, или логическим) вернуться к предшествующей, мы уже не можем взглянуть на тот мир, который мы могли бы соотнести с той предшествующей точкой, потому что мы сами - внутри преобразований, не имеем и не должны иметь ни начала, ни конца, а получение новой возможности развития достижимо лишь разрушением структуры и прохождением через нулевую точку. Как бы ритм пульсации разжался, и потом он должен сжаться до нуля, чтобы иным образом разжаться. Наш макроскопический исторический взгляд устроен таким образом, что мы не видим таких пульсаций. В историческом мире мы видим макропоследовательность. Естественно, что в нулевой точке работает закон «здесь и теперь», то есть заново возникает весь мир; чтобы стать другим, он заново весь возникает в нулевой точке. Мы можем так смотреть, и последствия, выводимые из такого способа смотрения, который сам непосредственно не описывает никакой эмпирии, позволяют нам лучше понять эмпирические явления, чем другие способы рассмотрения.
Я завершаю этот квазинаучный пассаж и делаю один вывод из всех рассмотренных зависимостей: в каком-то смысле можно сказать, что эволюция, наблюдаемая нами в разбросе пространственно-временных координат, в пространственно-временной географии культур, обществ и так далее, есть видимый макроэффект пространства пространств. Я отдельно все эти структуры <...> назвал пространствами. Ассоциируйте это с тем, что для человеческих возможностей, качеств должно быть пространство, в котором они проигрались бы и установились. На стороне человека они появляются в качестве действительных качеств, поэтому я предупреждал, что мы не должны мыслить в терминах качеств как присущих психофизическому, социальному индивиду, называемому человеком. Сумма такого рода пространств (а они разбросаны, и в пространственном соседстве, и во временной последовательности их много), их тотальный эффект, или пространство пространств, то есть все эти пространства, взятые как одно пространство, дают в нашем наблюдении видимый макроэффект эволюции, какого-то плавного, последовательного ряда развертывания всего этого во времени якобы согласно некоторой заложенной внутри этого ряда программы. Отсюда иллюзия историцизма, которая предполагает, что есть некоторые заложенные исторические законы, составляющие структуру мирового процесса как единого целого и развертывающиеся во времени, а мы лишь участвуем в этом процессе и являемся его орудиями, как примерно выражался Гегель, и, с другой стороны, если знаем эти законы (они заданы в структуре мира), мы тем самым можем как бы более целесообразно, более разумно организовать собственное <действие>. И это каждый раз предполагает обращение к некоторому трансцендентному миру, а <мир> этих законов трансцендентен по отношению к исторической реальности, не имманентен ей, и мы все, что случается в эмпирической реальности, рассматриваем как хорошее или плохое воплощение некоторой программы законов, располагающей все это в некоторую линию эволюции, как будто все это записано в космической туманности, как будто в действительности в истории есть такая последовательность: от первобытно-общинного строя к рабству как этапу в единстве исторического процесса, потом в этом же единстве исторического процесса наступает неминуемо этап феодализма, потом в этом же единстве исторического процесса — капитализм, и так далее, и наконец, завершая, мы пишем — коммунизм неизбежен. В таком лозунге упакован целый мир допущений, и все эти допущения противоречат элементарному историческому мышлению.
На этом я заканчиваю эту часть и, зацепившись за два момента, хочу коротко описать то, что вытекает из возможной позиции философа по отношению к исторической жизни, ко времени, культуре и к обществу.
Ясно, что если мы завоевали нечто всеми этими рассуждениями, то мы завоевали физический взгляд на вещи, который, если суммировать, гласит: в ходе событий, если мы в ходе событий, случается только то, что должно было случиться. Значимо нагруженным здесь является допущение «в ходе событий». Если мы в ходе событий, то должно случиться только то, что должно было случиться (в силу тех физических зависимостей, о которых я говорил, сцеплений, кристаллизации и прочее, и возможностей для нас, заложенных в наших же мускулах). Тогда мы можем посмотреть, каковы мускулы, и сказать, что если мускулы таковы, то в событиях случится то-то и то-то. Отсюда вытекает простой вывод: если философу - размышлять, то размышление должно быть направлено на понимание, на то, что в ходе событий дело происходит именно так, и, во-вторых, на то, что мысль еще должна участвовать в тех условиях, которые складываются и приводят к тому, что ход событий именно таков. Если многие начнут идти в этом направлении, можно в конечном итоге сложить такую мускулатуру, которая в своем действии дала бы другой ход событий. Следовательно, философская задача есть прежде всего задача понимания. Философ может сказать, что если вы хотите такую-то форму, то исторический опыт показывает, что существование такой-то формы предполагает выполнение таких-то вещей. Например, он может показать, что существование в государственном устройстве легальной оппозиции, то есть оппозиции как механизма самого же общественно-государственного устройства, а не оппозиции как чувства, настроения, стремления, внутренней критики, блаженной, так называемой внутренней, свободы, — существование оппозиции как реального мускула, механизма, но составляющего такую же юридическую, устроенную и законную часть общественной жизни, как и то, чему это является оппозицией, связано с существованием частной собственности. Можно показать, что человеческие эмпирические существа лишь посредством эмпирически нащупанных рецепторами механизмов совершенно условно создают какие-то точки кристаллизации (так же как косоглазие не есть закон любви, а есть, казалось бы, посторонний, совершенно внешний содержанию материал, физический факт, на котором происходит кристаллизация), — можно показать, что частная собственность со всеми ее юридическими правовыми выражениями и артикуляциями общественной жизни и отношениями между людьми есть такая внешняя, пустяковая форма, на которой кристаллизуется то, что может быть базой легализации оппозиции (исторический опыт это показывает). Что этим сказал философ? Разве он сказал «вводите частную собственность»? Нет, это было бы абсурдно, он не сказал «вводите частную собственность». <...> показал, что существуют такие-то канализации сил, такие-то устройства, при которых возможно то, что называется в данном случае легальной оппозицией, и тогда она имеет место, а если дело покоилось бы на желаниях и критических настроениях людей, то дело никогда не сдвинулось бы с мертвой точки и кипело бы в той самой бензиновой бочке, о которой я говорил и которая в наказание за несделанное потом взорвется в космической катастрофе. Он говорит, обратите внимание, что является условием и можем ли мы на своем опыте выработать аналогичный пустяк, исторически преходящее явление - частную собственность, на котором произойдут такие кристаллизации, которые потом могли бы породить реально, нормально функционирующий орган общественной жизни.