Опыт физической метафизики
Шрифт:
Я начну пояснять это как бы издалека, из неожиданной области, но она тоже подвержена закону. В юности я очень любил Стендаля (и очевидно, этот писатель ввел меня во что-то, отличающееся от просто обыденного процесса жизни). Юношей четырнадцати или шестнадцати лет я почти всего его тогда перечитал, очень им увлекался. И естественно, я не имел никакого представления о любви, о действительных ее законах. Но меня и тогда поразили рассуждения трактата Стендаля «О любви», и до сих пор они играют какую-то роль в моих рассуждениях. Вы, очевидно, знаете теорию кристаллизации у Стендаля. Я, может, не саму проблему, а термин заимствую у Стендаля, и не случайно. Вы знаете, что любовные человеческие чувства в том виде, в котором мы их натурально наблюдаем, есть просто свойства, стремления, влечения, в том числе половые (не только половые, конечно), людей. И конечно, мы можем логику этих отношений рассматривать согласно законам, которые накладываются тем, что это наша психофизическая страсть и психофизическое свойство. Но Стендаль был умнее и рассматривал какие-то «законы» ([законы] в кавычках, конечно), какие-то эмпирические соответствия, зависимости человеческого опыта в любви, нащупывал все это, отталкиваясь от одного пункта: он считал, что все наши любовные потенции, то есть потенции переживания этого чувства в той или иной форме, существуют как бы в подвешенном виде и всегда есть какой-то конкретный феномен, на который наши возможности зацепляются и тогда кристаллизуются или выпадают в осадок. С этим обстоятельством, фактом, или явлением, сцепляются наши возможности, и потом происходит кристаллизация и наглядное выпадение в осадок в каком-то растворе, то есть вдруг в растворе, где в подвешенном виде находятся неразличимые глазом вещества, вы видите структуры. Закон гласит: всегда есть нечто и должно быть нечто, на чем происходит кристаллизация, значит, что-то, с одной стороны, конкретное, а с другой стороны, такое, что на нем зацикливаются другие внешние, с ним не связанные вещи, и тогда образуется мир, имеющий какие-то структуры. Но сцепления, по которым потом пробегает наше историческое движение, наши чувства, переживания, наша мысль и так далее, имеют как бы очаги выпадения в кристалл на каком-то явлении. Например, у Декарта (Декарт был хороший
Исторические законы носят характер сцеплений. Предполагаются, следовательно, некие кристаллизаторы, которые канализируют возможности и которые приводят к выпадению в осадок на взгляд не различимых материй. Это очень похоже на закон индивидуации, просто это с другой стороны взятое утверждение. Мы говорим, что все исторические законы носят характер сцеплений с импликацией в скобках, что, следовательно, допускаются такие исторические действия и процессы, которые носят характер расцеплений. А мы понимаем, что расцепление будет предполагать кристаллизацию в другой точке. Прямо расцепить нельзя. Скажем, Декарт считал, что он расцепил зацикленность каналов своих эмоций на косоглазии, просто поняв, что это так, поняв причину. Не потому я люблю косоглазую, что косоглазая есть достойный объект любви, а просто потому, что в детстве это так произошло: моя няня, или (не помню кто) кузина, страдала легким косоглазием. И когда я понял это, то перестал быть рабом, или подданным, этого влечения.
Нам стоит подумать, в каком числе случаев, фактов, явлений нашей психологической, социальной, культурной жизни мы имеем дело с вещью такого рода. Я приведу простой пример, из которого вытекает еще и другая историческая зависимость, достаточно общая (конкретные исторические законы могут быть в энном числе и другие, но по стилю они должны быть связаны с общими историческими зависимостями нашего исторического действия). Вообразите на моем месте человека, пропитанного стендалевскими идеями, его теорией кристаллизации. Кстати, они потом воспроизводятся Марселем Прустом. «В поисках утраченного времени» — это абсолютно стендалевский взгляд в плане кристаллизации, сцеплений, в плане того, что наша психологическая жизнь есть сцепления, которые, скажем, могут расцепляться, если обретено вновь утраченное время. Поиск утраченного времени в этом смысле может быть определен как ход к расцеплениям завязавшихся сцеплений. Итак, вообразите себе человека, пропитанного всякими такими французскими штучками — Стендаль, Пруст и так далее. Мне попалась книжка одного французского политического деятеля периода конца Второй мировой войны, Жана Монне, одного из идеологов, основателей европейского экономического сообщества, одного из теоретиков идеи объединенной Европы. Стержневым внутренним пунктом всей этой идеи является определенное понимание и урегулирование отношений Франции и Германии, самых драматических отношений внутри Европы. Меня поразило одно забавное рассуждение. Он рассказывает о том, как постепенно создавался этот проект; он был одним из его участников, правительство привлекло его к обдумыванию этой темы и так далее. Он говорит, что, когда он продумывал этот вопрос, он понимал, что интересы Франции и Германии противоречили друг другу в силу определенных вещей, основа которых лежала в проблеме угольных бассейнов и так далее (я не буду дальше наслаивать те пункты, по которым есть такое противоречие). И дальше идет интересное: и я подумал, пишет он, что прямо решить эту проблему невозможно. Взять и сказать: «давайте будем дружить», «давайте решим наши проблемы, связанные с ресурсами — и природными и человеческими». Нет, Монне подумал, что решение может лежать только на таком пути: в каком-то другом месте, по отношению к какому-то столь же символически значимому для нации пункту нужно создать точку напряжений (я уже на своем языке излагаю), на которую переключится энергия сцеплений (слово «сцепления» сам Монне не применяет). Историческая гениальность состоит в движении к созданию какой-то другой точки, столь же преобразовательной в символическом смысле по отношению к самым существенным вещам для человека или нации, например, национальной чести, — национальную честь замкнуть на Саарском угольном бассейне (Саар — это еще не национальная честь). Нужно создать какой-то другой такой же символически значимый пункт напряжений и сцеплений, который переключил бы на себя в прямом виде неразрешимую энергию предшествующих сцеплений. Так живет социальная материя, таковы ее неумолимые законы, с которыми мы должны считаться. Забавные сцепления, но уже в отрицательном смысле слова я продемонстрирую на материале русской истории. Например, формула: «народность, православие, самодержавие». В ней бессознательно содержался весь идеологический аппарат (а аппарат был, хотя, может быть, он был не оформлен в виде аппаратчиков, но аппарат всегда есть, если есть идеология, а она есть всегда); он сработал на то, чтобы создать некоторое пространство мышления для русского человека, такое, чтобы любое гражданское противостояние реально превращалось бы по законам самого этого сцепления и <...> в государственную измену. То есть нельзя было бы поставить в России ни одного гражданского антицаристского вопроса, который в силу этих сцеплений не превращался бы в вопрос о границе. А в вопросе о границе русские люди беспомощны. Тут все они (даже Пушкин, самый свободный, может быть, человек во всей русской культурной истории, феномен естественным образом свободного человека, — даже он) сработали вполне заданным образом. Так я начал о гражданском, но условия мышления о гражданском так сцепились, что, начав это, я оказываюсь в точке, где я ставлю под вопрос границы Российского государства и саму выживаемость нации. А выживаемость нации — она самоценна. И поэтому — стоп! — или мышление прекращается, или мыслящий индивид оказывается в местах весьма отдаленных, как один из не декабристов, если позволить себе такое словообразование (он пострадал как декабрист, хотя вовсе не был декабристом, — я имею в виду Лунина. В том числе я вспоминаю, что у него были довольно интересные, <...> неожиданные для российского сознания, выполненные <...> статьи по польскому вопросу, сделанные уже в Сибири). Вот пример работы законов сцеплений. Я хочу, чтобы мы это закрепили.
Само слово «сцепление» одновременно позволяет нам ассоциативно держать на фоне нашего сознания и проблему расцепления, которая тоже имеет существенное значение для характеристики свойств жизни социальной материи по отношению к нам, таких свойств, которые мы не можем отменять и просто рассудочно выдумывать другие вместо этих, так же как, например, прямо при всем патриотическом или нормальном гражданском стремлении нельзя было разрешить франко-немецкую проблему в 1946— 1947 годах. Я уже не говорю о том, сколько горючего материала, реальных страстей, реальных бед, реальной заинтересованности людей, настоящей, экзистенциональной заинтересованности, лежит за всеми этими вещами. Как русские говорят, «руками беду разведу», — поди, взмахнув ручками, разведи историческую беду. Дело не только в том, чтобы понимать, что руками нельзя беду развести, но еще и понимать, почему руками нельзя развести и как, если удастся, можно развести.
Резюмируя одной фразой, я хочу сказать, что из общих исторических законов, то есть общей характеристики того, как работает в законоподобном, или в закономерном, своем виде социальная материя, мы имеем два закона: это закон индивидуации, или предъявленности, на эмпирическом индивиде, или закон уже случившегося, и второе — это то, что исторические законы носят характер сцеплений, или кристаллизации.
Лекция 10
Из последних наших шагов мы поняли, что в силу конструктивности и искусственности человеческих существ и их социально-исторической жизни есть такие вещи, которые мы назвали кристаллизацией, формулируя их как закон, гласящий, что обязательно должно быть что-то, как правило внешнее содержанию самого деяния, на чем совершенно случайным образом должна кристаллизоваться сумма возможных человеческих действий и их форм, и тогда отсюда ткется та ткань социальной жизни, которой мы приписывали некоторые органические свойства жизни в предположении, что именно она является той реальностью, в которой действительно приобретают определенный смысл наши действия и в которой существуют зависимости, дающие фактические результаты в Марксовом смысле слова, или зависимости, из которых вырастают фактические реальные отношения, нами не планируемые внутри рационального, или целесообразного, действия.
Все эти фактические действия характеризуются одним свойством — они делаются как бы сами собой. В этом смысле социальная жизнь, так же как и органическая жизнь, ставит перед нами задачу понять особые вещи, которые мы не можем разложить по модели непрерывного действия. Я сейчас говорю существенную вещь, которая фактически есть напоминание всего того, о чем мы говорили, но напоминание с какой-то другой стороны, и нам важно это закрепить. Мы должны понимать вещи, которым мы пока интуитивно приписали такое свойство, что они как бы сами действуют (само что-то делается), и отличаем их от модели понимания, которая унаследована нами от классики и которая продолжает относиться и будет всегда относиться к определенному уровню нашего сознания, нашей жизни - мы всегда будем мыслить, действовать и так далее в рамках этой модели. Но сама она такова, что, пользуясь ею, мы не можем понять ряд органических явлений общественной жизни и исторического действия.
Вы знаете, что существует классическое правило: человек может понять то, что сделал сам. Оно формулировалось и в XVII— XVIII веках; скажем, его довольно четко формулировал Гассенди, формулировал его Кант, когда говорил, что в принципе мы можем понять то, что произвели сами. А произведенное нами самими как модель понимания мира характеризуется тем, что все, что производится, обладает свойствами макроструктурной модели, то есть каждый внутренний шаг связывается в цепи целесообразного рационального действия и из него <...> происходят минимальные (бесконечно малые) смещения, минимальные движения. Например, рост моллюска внутри спиральной раковины не может быть понят по модели человеческой конструкции, построенной на непрерывном внутренне целесообразно связанном действии. Подходя к нему с нашим макроскопическим взглядом, мы вынуждены рост моллюска понимать так, что этого никто не сделал. Еще классики ставили проблему, что мы все можем понять, а вот простейший взмах крыла бабочки (на него можно обрушить всю интеллектуальную изощренность механики и так далее) мы разобрать не можем. Повторяю, модель того, как сделано, как произведено, — к этому действию, которое в том числе обладает свойством индивидуации (моллюск растет в преобразованиях и останавливается в какой-то точке — точка индивидуирована; это не начертание геометром спирали), неприменима. Здесь мы что-то не можем сделать, а о том, что мы не можем сделать, мы можем лишь сказать, что это делается само. И само или есть, или нет. Здесь нам приходится переходить к категории существования — не существования по какому-то определенному содержанию, а имея в виду факт существования, рассматривая его как продуктивный и такой, на место которого мы не можем встать актом нашей мысли. Мы не можем встать на место произведенного актом нашей мысли, и <... > актом мысли воспроизвести, потому что акт мысли будет подчиняться законам модели рациональности, модели непрерывно прослеживаемого целесообразного действия. Так вот, когда мы говорим об органической ткани общества, мы имеем в виду совокупность такого рода действий, которые в рамках модели непрерывного действия (непрерывного в горизонтальном луче нашего сознательного действия) мы не можем воспроизвести. Я подчеркиваю, что все образы, понятия, термины, которые я вводил, фактически относились к такого рода непрерывности, которую мы должны увидеть или построить вертикально по отношению к горизонтали нашего взгляда. Наш нормальный обыденный предметный взгляд горизонтален, он идет линейно. А линейно проделываемыми шагами, как я говорил, мы не можем встать на место жизненного самодействия. Следовательно, жизненное самодействие тоже включено в какую-то непрерывность, и эту непрерывность мы строим в поперечном разрезе по отношению к горизонтали. Лишь в этом поперечном разрезе действуют постулаты исторического действия, о которых я говорил. Я говорил о постулатах «все сразу», «здесь и теперь» — hiс et nunc и так далее. Напомню факт кристаллизации, факт того, что зависимости социальной исторической жизни складываются по типу сцеплений. Двинулись и выпали или развернулись в поле сцеплений, и мы проходим в этих сцеплениях какие-то пути. Значит, мы имеем общество как ткань. Она напоминает сложный, упакованный, содержащий в себе большую инерцию продукт исторических эволюционных процессов, размерность которых не совпадает с размерностями нашего макроскопического мышления, с нашими категориями пространства и времени, — продукт, обладающий такой размерностью, которая или минимально меньше или космически больше (что, кстати, одно и то же) размерности нашей модели действия. Об этих путях, например, можно сказать: ткань пролагает пути. Если мы в ткани, то нас забрасывает на проложенные в ней пути. Это означает, например, что такие пути не пересекаются. Вот интересное свойство этого пространства. Поясню, что я имею в виду. Я фактически напоминаю то, что говорил раньше, когда говорил о понимании. Я говорил, например, что существует некоторая размазанность понимания, то есть существование его сразу на множестве точек. И передача знания, сообщение из одной точки в другую предполагает, что если она совершилась, то только потому, что в той точке уже было понято. Понять или дать понять можно лишь тому, кто уже понимал, но не в том смысле, что он еще не знает слов для этого (как если бы понимание лежало в нем как вещь и актуализировалось просто посредством нахождения слов, как мы готовому телу находим одеяние, в данном случае словесное одеяние), — нет, здесь что-то другое происходит. Утверждение, что если понято, то уже понято, означает, что тот, кто понял, находится на том же самом пути. И если никому нельзя сказать или передать <...>, значит, что с этим путем не пересекаются никакие другие пути. Представьте себе поверхность какого-то цилиндра или более сложную сферическую поверхность, по которой связь между точками совершается по закону непересечения путей. Это как бы некоторый вариант постулата параллельных линий. (Это, конечно, только аналогия.) Более того, я говорил, что Путь не зависит от путей - слава богу, — по которым мы приходим к тому, что стали на этот Путь, который не пересекается ни с какими другими и в котором мы объединены по точкам, потому что вы понимаете, я понимаю и кто-то понимает, и все это понимание дано сразу на множестве точек. Я говорил, что Путь не зависит от путей, по которым мы приходим на Путь, даже в том смысле, что не зависит от разницы предметных языков, инвариантен по отношению к предметным языкам. Так же как инвариантность имеет место в горном пейзаже, который отличается тем свойством, что вы можете с разных точек видеть совершенно разное, но вы лишь по-разному видите одно и то же. Пространство нашей жизни напоминает свойство этого пейзажа, который мы смещениями предметно описываем (скалы и так далее) и предметно составляем какую-то визию, - она лишь предметный язык того же самого, что в другом предметном языке, с другой точки горы видно и строится предметно иначе.
Наши объекты, двигающиеся в ткани и по путям, проложенным в ней, обладают кроме того и векторной направленностью, векторной актуализацией. Кристаллизация - это случайно найденная форма, или создавшаяся форма, на которой актуализируется в определенном направлении общая совокупность наших умений, стремлений, желаний, страстей и так далее. Вот теперь мы должны вдуматься в одну резюмирующую вещь, которая относится к тому взгляду на общественное целое, который мы получаем, взглянув на него (на общественное целое) в терминах закона индивидуации, или предъявленности, закона кристаллизации и сцеплений. Я частично уже говорил об этом и сейчас дальше попытаюсь канализировать наш интуитивный опыт по путям терминологической его проработки, не отрываясь от базы интуитивного опыта, общего нам с вами. То, что я хочу сказать, уже промелькнуло, когда я приводил пример из размышлений французского политика, где проявилось как раз объективное, законное существование таких свойств социально-исторических процессов, а именно что мы чаще всего стоим перед задачей расцепления и переключения определенным образом сцепившихся сил на какого-то другого индивида, на другую форму, которая могла бы переключить на себя напряжение, до нее — или без нее — уже проходившее через предшествующую форму. Скажем, как у Декарта его потенции и возможности актуализации себя как человеческого существа в любовном чувстве актуализировались через форму «слегка косящая женщина». В случае психически ненормальных состояний бывает так, что человек, например, для того чтобы написать одну букву, должен сначала потрогать правой рукой левое ухо. Такие кататонические явления очень часты в нашей психологической жизни. Мы должны взглянуть на это особым образом и тогда поймем, что здесь действует такой закон. Дальше я о нем скажу в связи с формулировкой другого закона. (...)
Вот что я называю органической тканью социальной жизни, которая и есть реальность, реальный мир в отличие от видимого нами мира. Я хочу прояснить дальше эту мысль. Чтобы нам нарастить материал интуитивного опыта, буду сравнивать две вещи. Первая — это та, о которой я уже фактически упоминал, говоря о чем-то, что всегда артикулировано, имеет какую-то дифференцированную расчлененную структуру, подразумевая под дифференциацией, расчленением структур сам факт наличия артефактов, мускулов, органов, которые должны быть, и тогда не только по нашему желанию, не только по нашему намерению порождаются какие-то искомые явления, в том числе, скажем, совесть как эмпирически переживаемая многими людьми. Она должна в этом пространстве породиться, и ее порождение и существование отличается от совестливого состояния человека, от доброго намерения. Добро есть в этом смысле искусство. Честность есть искусство. Совершенно разные вещи — быть честным и хотеть быть честным и не просто даже в эмпирическом смысле слова. Можно написать роман с лучшими намерениями, а он произведет в мире совсем другие действия, потому что он плохо написан. То есть имеется в виду существование какого-то конструирующего тигля, в котором могли бы возникать и удерживаться какие-то наши состояния, а с другой стороны, это такого рода артикуляции, которые могут быть очень расчлененными. Скажем, такого рода артикуляцией является существование и уже случившееся когда-то наличие демократических институтов, рассматриваемых как органы нашего действия, или как пространство. Например, Французская революция была явно завоеванием пространства, культурного пространства, которое в политике называлось, может быть, неточным термином «демократия». В этом пространстве, в завоевании его сошлись интересы многих классов. И конечно, в тексте Маркса в этом смысле есть ошибка, когда он говорит о том, что частный интерес выступал как всеобщий интерес, и создавалась всеобщая иллюзия. Он в данном случае упустил из виду то, что проблемой данного социального исторического явления была, скорее всего, проблема создания ткани общественной жизни, артикулированной тем или иным образом, и в ней (в создании этой ткани общественной жизни) совпали интересы различных классов. И свидетельством этой ошибки явилось то, что потом в теории пришлось post factum выдумывать совершенно искусственные образования, так называемую «мелкую буржуазию», имея в виду под ней крестьянство, потому что совпадение интересов крестьянства и вовсе неизвестно кого, то ли рабочих, то ли интеллигенции в этом процессе, который варился в 1789 году, совершенно непонятно в терминах различений, таких как: частный интерес класса, выступление его в виде всеобщего интереса класса, вовлечение класса в видимый всеобщий интерес, а потом выявление того, что на самом деле это было не так, и все это была иллюзия, одетая в республиканские римские тоги. Здесь явно не сработали эти различения, свидетельством чего является совершенно немыслимая вещь (есть невозможные вещи, так же как у графика Эшера есть так называемые невозможные предметы, которые нарисованы, но их нельзя видеть - сам акт видения разрушает эти предметы). Таким невозможным предметом является крестьянство в качестве мелкой буржуазии.
Мы теперь понимаем, если вообще мы можем что-то понимать, что такое артикуляция. А сопоставлять с этим я буду нечто другое, что я буду называть желе (нечто неартикулированное, варящееся). Причем предметное описание по набору человеческих действий, которые имеют все номинации исторических явлений, у желе и у артикуляции одинаково. Скажем, устремление к справедливости, которое было у крепостного крестьянина в России к концу прошлого века, и понятие о добре, о праве и так далее, которое реализуется у него через общинную связь (феномен русской общины), по содержанию натуральных человеческих качеств и натуральному содержанию социальных явлений абсолютно такое же, как и в том случае, когда действуют формальные механизмы права. Но в случае права есть механизм, и чувства права протекают по другим траекториям и дают другой результат, или становятся «для самих себя», а не просто «в себе», если воспользоваться гегелевским различением. А в желе они ничем не становятся. Желе пронзаемо для любого произвольного социального действия. Представьте себе тарелку, наполненную студнем. Движение, вызванное толчком в тарелку, пройдет через всю тарелку. Почему? Оно пройдет все общественное тело, если общественное тело такое мягкое, желеподобное, оно нигде не встретит кристаллических решеток. И обычно желеподобное состояние всегда связано с усиленным одухотворением и моралистикой. Как бы существует такой закон истории: если есть желе, живущие в этом желе люди считают себя носителями особой миссии, особой одухотворенности, считают, что нигде нет души, а есть душа только у них. Результаты, как правило, аморальные, потому что желе поддается любому произвольному действию, которое пройдет, не встретив никаких структур, никаких решеток. На структуру личности, на акт, отличный от социального статуса человека, оно не натолкнется.