Опыт путешествий
Шрифт:
И снова эти стихотворные размеры, и прочее фигурное расположение слов. Само слово «поэт» впервые прозвучало в XIV веке у Чосера. Оно произошло от нормандского французского, ранее латинского и греческого слова «создатель». Люди пишут книги, определяя, чем является и не является поэзия, но говорят лишь о ее механике. Это все равно, что распотрошить ласточку, чтобы понять механизм полета. Я спросил редактора, что такое поэзия, и она ответила: «Это то, что нельзя отредактировать». Ни одно из этих описаний не поможет вам написать стихи, но в то же время поэзия проста и узнаваема, как дорожный знак.
Поэзию узнаешь мгновенно — об этом кричит первая же строчка. Но в то же время она не подчиняется правилам. Строки могут быть любой длины, ритмов — столько же, сколько на бразильском танцполе, а знаков пунктуации — сколько захотелось автору. Поэзия может обладать математической доскональностью и непостоянством шестнадцатилетнего подростка. Она существует вне грамматики и может связать себя экивоками и этикетом так, как не смогла бы японская доминатрикс [76] , но при этом остается цельной и настоящей, самым проникновенным и трогательным признанием, пронизанным сотней оттенков значений. Одна женщина написала Дилану Томасу [77] , что ей очень нравится его поэзия, но она не уверена, что понимает ее так, как им было задумано. Томас ответил, что стихотворение подобно городу — у него множество ворот. Поэзия — это культурный пик, апогей цивилизации. Она облекает в слова, выкрикивает и шепчет то, что невозможно сказать словами.
76
Госпожа в садомазохистских играх.
77
Валлийский поэт (1914–1953), много писавший о природе человека.
И как это ей удается? Невозможно научиться быть поэтом, натренироваться в стихосложении. Я однажды судил поэтический конкурс. Вы даже не представляете, сколько людей пишут стихи, не являясь поэтами. Я пока не слышал достойного объяснения тому, откуда берется поэзия и как она появляется на свет, но точно знаю, что она является высшей точкой эмоциональных, чувственных и мыслительных процессов. Поэзия, возможно, один из старейших видов искусства наряду с барабанным боем и танцем. Ритм и рифма существовали задолго до того, как был изобретен письменный язык. Этот ритм резонирует с нашим сердцебиением, тем самым создавая историю.
До того, как кто-то записал «Илиаду» Гомера, ее учили наизусть и повторяли. Стихи были памятью о нашем общем прошлом, они рассказывали, кто мы, и продолжают это делать.
Люди, не читающие стихов, обращаются к ним в ключевые моменты своей жизни. В моменты безудержного счастья и великого горя, когда проза погребена грудой слов, нужна лишь поэзия. Стихи звучат на свадьбах и похоронах, их пишут на памятниках погибшим на войне, и в любовных признаниях. Существуют стихи для безответно влюбленных, для скорбящих и для восторженных любовников. Для всего есть стихи. Мы читаем их Богу и называем молитвами. Чем больше прозы я пишу, тем больше стихов читаю. И чем больше стихов я читаю, тем меньше понимаю, в чем их загадка, почему они переполнены смыслом — причем все, от викторианских эпосов до хайку. (Последние, кстати, я никогда не понимал: мне они казались просто несмешными лимериками.) Когда мне было пятнадцать, мы с семьей поехали отдыхать на Майорку. Прогуливаясь по оливковым ступеням, мы встретили незнакомца с копной белых волос, в черной шляпе тореадора, с длинными пальцами, унизанными серебряными кольцами с бирюзой. У него был профиль, как у Джеронимо [78] .
78
Знаменитый военный предводитель апачей. Символ доблести и мужества.
Его имя стало традиционным боевым кличем американских воздушных десантников.
Мы поздоровались. Вечером он пришел ужинать в наш пансион. Он пожал мне руку, и оказалось, что это Роберт Грейвс [79] . Я застыл в благоговении. Он олицетворял все мои представления о настоящих поэтах.
Спустя несколько лет, на задворках вечеринки в саду в Олл-Сейнтс в Оксфорде, началась гроза. Мужчина в очках в роговой оправе, потрепанном пальто и ничем не примечательной шляпе предложил встать под его зонтик. Нам было по пути, и он спросил, в каком колледже я учусь. Я сказал, что я не отсюда — учусь в Слейде, в Лондоне. Мы зашли в часовню колледжа Магдалены и замолчали. Я тихо спросил, чем занимается он, и он ответил: «Я библиотекарь в Халле» [80] . И выглядел он именно так, как в моем представлении должны выглядеть поэты.
79
Знаменитый британский поэт, писатель и критик (1895–1985).
80
Этим человеком был Филипп Ларкин, поэт, писатель и джазовый критик. Проработал библиотекарем всю свою жизнь. Кавалер ордена Британской Империи, лучший британский писатель послевоенной эпохи по мнению Times.
В мое время поэтов было предостаточно — Оден, Грейвс, Мейсфилд, Ларкин, Томас, Дей-Льюис, Спендер, Бетжемен, Хини, Хьюз, Лог, недавно скончавшийся Эдриан Митчелл. Они писали между строк о каждой из граней наших жизней — от пейзажей до эдвардианских водопроводов. Поэзия наших дней гораздо честнее отражает наши заботы и надежды, чем кино, телевидение или живопись. А сейчас мы говорим о новом смысле звания поэта-лауреата, а возможно, и об упразднении звания, превращении его в независимый комитет при правительстве, чья работа заключается в распространии лирики среди богачей и бедняков. Но избавиться от этого звания из-за культурной ограниченности было бы ужасным расточительством, неудачей либералов.
Эта роль уходит корнями в историю Англии на десять тысяч лет назад, в то время, когда английский еще не был языком. У нас были и великолепные поэты, и просто отвратительные. Люди, отказавшиеся от этого звания, не менее знамениты, чем те, кто согласился. Но ни разу за всю нашу историю не было момента, когда бы мы не нуждались в поэте. Лауреат освещает нам путь. И дело даже не в его стихах — помпезные, нескладные, они все равно — поэзия. А она пульсирует в унисон с сердцем нации.
Тернер
Отбор кандидатов на получение Премии Тернера в этом году происходит с уже наскучившей помпезностью в центральных залах старого здания галереи Тейт [81] . Кое-кто считает, что присвоение имени величайшего художника Британии этой художественной версии телешоу Big Brother [82] отдает насмешкой и даже оскорблением. Но не исключено, что сам Тернер не был бы против. Ему импонировала жесткая конкуренция и было присуще развитое коммерческое чутье. В одном из коридоров галереи можно увидеть его работу, впервые выставленную в 1818 году. «Поле Ватерлоо» — очень необычная картина. Даже если вы знакомы с творчеством Тернера, вы вряд ли знаете эту работу размером 9 х 6 футов, которую он представил на общенациональной выставке, посвященной победе над Наполеоном тремя годами ранее.
81
Старое здание галереи Тейт было построено в 1893 году. Сама галерея изначально именовалась Национальной галереей британского искусства, однако известна под своим неофициальным названием, полученным в честь ее основателя, сэра Генри Тейта.
82
Реалити-шоу, названное в честь персонажа книги Дж. Оруэлла «1984». Его участники, изолированные от внешнего мира, борются за денежный приз, который достанется последнему участнику, не покинувшему шоу.
Тернер решил изобразить поле брани ночью. Мертвецы будто спрессованы вместе, как консервированное мясо. Мешанина из человеческих останков и обрывков военной униформы покрывает призрачный волнистый ландшафт. Тернер действительно был на поле сражения, делал наброски и отмечал на них количества гниющих тел. Трупы освещены белой вспышкой в центре картины, назначение которой — отпугивать падальщиков, мародеров и призраков. Достаточно едко написанная картина совершенно не в духе тогдашнего ура-патриотизма и воинственно-высокопарных речей. Это поистине антивоенное полотно, демонстрирующее, как смерть уравнивает французов и англичан. Картину не приняли, да и, честно говоря, ее вряд ли можно считать большой удачей художника. Тернер не был мастером изображать людей — на его картинах они всегда выглядят куклами, воткнутыми в пейзаж, а их лица часто повернуты в сторону от зрителя. Дело, конечно же, не в том, что он был плохим рисовальщиком или живописцем — скорее, он испытывал неловкость в обществе других людей, пусть и нарисованных.
Рядом с «Ватерлоо» висит еще одна странная картина под названием «Изгнанник и моллюск» [83] . Никто так и не смог внятно объяснить, почему Наполеон (напоминающий цыганскую куклу, вырезанную из деревянного колышка) так восторженно смотрит в лучах пламенеющего заката на двустворчатого моллюска, лежащего перед ним. Вообще, Тернер — совсем не тот, кем кажется на первый взгляд. Мы воспринимаем его как типичного английского художника, что-то вроде Шекспира от живописи. Его представляют нам как один из английских архетипов, не менее почтенных, чем традиционная чайная под защитой National Trust [84] или Джон Буль с сигарным окурком. А еще Тернер — хрестоматийный отчим импрессионизма, любивший писать ностальгические морские виды и расплывчатые пейзажи. Да ведь обычно больше ничего нам и не показывают.
83
The Exile and the Rock Limpet.
84
Национальный фонд объектов исторического интереса и природной красоты.