Опыт воображения. Разумная жизнь (сборник)
Шрифт:
— Его приятель погиб.
— Погиб? — повторила она тоже еле слышно. Она стояла у конторки, глядя в выразительные глаза мистера Пателя, и ее рука со сдачей застыла на полпути к сумочке.
— Если есть что-то, мимо чего я никогда не пройду, так это когда грубо обращаются с детьми, — сказал все тот же мужчина.
— Заткнись! — накинулась на него Ребенка.
— Пойдем, Тим! — Не замеченная до этого Ребеккой девушка взяла мужчину за руку. — Не делай из себя посмешище. Тебе не следует заглядывать в пивную, перед тем как идти в магазин, — сказала она, подталкивая его к выходу. — Извините, мистер Патель! — крикнула она, вытаскивая мужчину на улицу мимо топтавшегося у двери Мориса Бенсона.
Оказавшись
— Чертовы пакистанцы!
Девушка завопила в ответ:
— Мистер Патель — не пакистанец, а индиец, а ты — чертов расист! Из тебя так и прет это, когда ты пьян! — И к радостному изумлению Мориса Бенсона, она влепила Тиму звонкую пощечину. Потом она ему сказала: — Ты что, не помнишь? Они же нянчили друг у друга детей! Нам рассказывали Эддисоны. Сынишка Пателей тоскует по своему другу — тому, что жил наверху и сводил Эддисонов с ума своим шумом, тому самому, что погиб в автомобильной катастрофе.
— У него оторвало голову, — прошептал Тим. — О Боже!
— Да, — подтвердила девушка, — он жил над нами, на верхнем этаже.
— Ага! Теперь я понял, — сказал Тим. — О Господи! Может, мне надо вернуться и извиниться? — И он повернулся, чтобы идти обратно.
— Нет, — решила девушка. — Оставь это. Идем домой!
Морис Бенсон отправился за ними, чтобы узнать, где они живут, а Ребекка, у которой не было причин обращать на все это внимание, зашагала к автобусной остановке.
ГЛАВА 12
Расправившись с купидоном, Сильвестр уныло сидел, развалясь на диване. Он не сказал Ребенке, что собирается уехать по делам и сразу после этого уйдет в отпуск, так что его не будет целый месяц, а может быть, и два. Он специально не поставил ее об этом в известность, так как боялся, что она тут же предложит ему присматривать на время его отсутствия за домом, расплачиваться с миссис Пайпер и переправлять ему его почту. Она, конечно, заявит, что ему не нужна уборщица, пока его не будет, и предложит уволить миссис Пайпер. „Потом, — явственно услышал он голос Ребекки, — когда ты вернешься, я найму для тебя надежную миссис Эндрюс“.
„Может быть, я боюсь Ребекки?“ — спросил сам себя Сильвестр.
В какой-то степени — да.
А хотелось бы ему провести месяц в Америке? Мог бы покататься в Колорадо на лыжах… „Ты минуешь таким образом самую скверную часть зимы, — уговаривал Сильвестра его деловой партнер, — повстречаешься с новыми, интересными людьми. Тебе это будет полезно“. Сильвестр сказал ему, что подумает. А сейчас он сидел и смотрел на письменный стол своего отца. Не пора ли, как бы говорил ему этот стол, встряхнуться и приняться снова за роман, беременность которым была прервана его браком с Цилией? Разве не был у него тогда, до Цилии, разработан план, по которому он собирался взять годовой отпуск, сдать дом богатым американцам, снять на этот срок коттедж в каком-нибудь отдаленном уголке и отполировать свою книгу? Да, был, но Цилия плевать хотела на эту идею. „Целых пять лет кошке под хвост!“ — мысленно ругнулся Сильвестр и потянулся за пустым стаканом. Ему было еще трудновато вспоминать о Цилии, не подкрепляя себя алкоголем. Встав, он пошел было к двери и туда, вниз, где осталась бутылка, но его остановил телефонный звонок.
— Да, это я, — сказал он. — Алло! А… нет, пока еще нет. Пока еще обдумываю, размышляю. Нет, не надо меня беспокоить! Да нет же, я совсем не то имел в виду, нет-нет. Знаешь, что я тебе скажу — я сам дам тебе знать завтра. Да, точно, завтра. Я же сказал! Извини, я немного не в себе… Да, да, конечно, до свидания. — И он положил трубку.
У него где-то был черновой набросок второй
— Никакой рукописи, — запел он. — Что я с ней сде-е-е-лал? Иль разорвал ее? Ах, черт! — горько вздохнул он, вспомнив. — Я дал ее Цилии, этой че-че-чертовой Цилии, и она, конечно же, забыла ее в той гостинице, в которой мы провели медовый месяц! Ох-хо-хо, как мог я позабыть это? — пел он, старательно бася. Цилия не терпела, когда он так пел. — Она смеялась над этим, да-да-да, смея-а-а-а-лась! — гремел Сильвестр. — Смеялась!!!
Он вытряхнул содержимое последнего ящика.
— О! А вот здесь ты действительно смеешься. Это ты фотографировалась на юге Франции. — Выхватив фотографию из пачки бумаг, он разорвал ее пополам. — Туда тебе и дорога! — пел он, бросая клочки в корзину. — Я отдал тебе свое сердце, — он перешел на речитатив, — а тебе, как оказалось, оно было нужно только как ступенька, чтобы войти в большой, новый дом занудного, старого, но богатого Эндрю Баттерсби. Нет, назовем это лучше особняком на краю Барнс Коммон. То, что было романтическим сном для меня, — рокотал Сильвестр, — для тебя было лишь временным прибежищем.
— Ну что ж, — сказал он, облегчив таким образом душу, — а теперь я напишу записку достопочтенной миссис Пайпер, и она сотрет следы Цилии в ящиках моего письменного стола столь же блестяще, как она это сделала во всех комнатах этого дома. — И, собрав все, что он вывалил из ящиков, Сильвестр отнес это на помойку. Возвращаясь в дом, он решил пополнить запасы бумаги, конвертов, папок, шариковых ручек и начать писать новый роман.
— Камердинер Веллингтона, — мрачно сказал он, набирая номер телефона своего компаньона, — решено, примемся за работу… когда вернемся… Алло, Джон? Это ты? Я поеду. Да, я это сказал. Да, о’кей. Завтра встретимся и поговорим. Пока!
„Ну вот я и решился, — подумал Сильвестр. — И не так уж трудно было это сделать. Месяц в Соединенных Штатах, потом, посвежевший, обратно в офис, за стол и за работу над книгой. За это следует выпить. Жизнь продолжается и после Цилии“.
Наливая себе в кухне виски, он весело насвистывал. Завтра он составит программу пребывания в Штатах, закажет авиабилет, разошлет факсы всем, кого ему нужно будет повидать в Нью-Йорке и на Западном побережье. И все же вначале, даже до того как он отправится в офис, он купит все эти канцелярские принадлежности — вот тогда он будет точно знать, что ему есть к чему возвращаться.
Книга, над которой издевалась Цилия, была книгой про любовь. Она так и называлась — „Любовь“ и начиналась с цитаты из А.-Н. Уилсона: „Любовь — величайший из всех опытов воображения, на которые способны люди“. Вспомнив это высказывание, Сильвестр пробормотал:
— Любовь — это не только опыт, но и ловушка, волчья яма, в которую уже попала не одна Цилия.
Потягивая висни, он смотрел в окно, во внутренний дворик. Взгляд его скользнул по пьедесталу, на котором уже не красовался поставленный на него когда-то Цилией херувим. „А ведь, пожалуй, именно на него был бы скорее всего похож ребенок, который мог бы родиться у Цилии“, — угрюмо подумал Сильвестр.