Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла.
Шрифт:
— Любопытно, какой же?
— Создать обстановку, когда рабочие, вливаясь в мою группу, почувствуют себя вместе со мной творцами интереснейшего нового дела. Станут болеть за идею, да не так, как за свою футбольную команду — отболел, покричал, поспорил, да и баста до следующего матча, — а так, как если бы сами играли в своей команде, а за них переживали, им свистели, кричали, переживая за их игру, десятки тысяч болельщиков!
Правдин с интересом уставился на Стремнина.
— Ну что ж, Сергей Афанасьевич, поверьте… Я бы от души порадовался, если б у вас все это получилось. Во всяком случае, считайте меня в числе «десятков тысяч» ваших
В тот день ему повезло. Собравшись в полет, он пришёл несколько раньше к самолёту: механик все ещё лазил с отвёрткой, проверяя лючки. А на стремянке у хвостовой части фюзеляжа Сергей увидел как раз тех, в ком был страшно заинтересован, — Федю Арапченкова и Николая Уключина. Работали сосредоточенно, понимая без слов друг друга, заканчивали отладку специального прибора, установленного на самолёте для испытаний. Сергей остановился поодаль и наблюдал их в деле.
Закончив работу, Федор сразу же преобразился, лихо спрыгнул вниз, а Уключин задержался на площадке стремянки, собирая инструмент. И тут на Федю напало веселье: подбоченившись и явно потешаясь над согнувшимся по-медвежьи напарником, он заголосил на частушечный манер:
Николушка-Коля, побежим-кось в поле,Побежим-кось во прудок, покупаемся с часок!Ну и что, казалось бы?.. Отмахнись — и все тут. Ан нет! Уключина заело. Как говорят, «завёлся с полуоборота». Глухо ругнувшись, он кубарем скатился со стремянки и чуть было не сцапал заскорузлой лапищей весельчака за ухо. Тот, увильнув, отбежал, заливаясь смехом, и ещё задорней, как бы поправляя на себе платок, пропел частушку снова. «Николушка-Коля», взревев, схватил из ящика нейлоновый молоток и запустил им вскользь по бетону Федьке в ноги. Федор подпрыгнул и ещё громче залился, и самолётные механики захохотали: «Ну и скозлил!» А Уключин, взвалив на плечо ящик, направился было к мастерским. Тут его и окликнул Стремнин:
— Николай Евсеевич… Можно вас на минутку?
Уключин выглянул из-за ящика: мол, кто там ещё?..
— Здравствуйте! — приблизился к нему Стремнин.
Мастер все в той же выжидательно-напряжённой позе буркнул что-то в ответ. Тогда Сергей сделал знак и Федору. Тот подошёл к ним, и с лица его смехачество исчезло:
— Здравствуйте, Сергей Афанасьевич!.. Мы задержали вас, поди?.. — виновато спросил Федор.
— Нисколько: я специально пришёл сюда пораньше… Честно, хотелось застать вас обоих и условиться о встрече для серьёзного разговора по очень важному делу.
Федор с Николаем недоуменно переглянулись. Уключин даже опустил ящик с плеча и потеплел чуточку лицом.
— Затевается важное государственное дело, а без вас — знаю — не выйдет ничего… Так что хотелось бы поговорить по душам.
— Так ведь… если и правду мы вам нужны… мы со всяким удовольствием!.. — расплылся Федя. — Заходите, если не побрезгуете, ко мне хоть вечерком…
— А не стесним хозяйку?
— Да что вы?! Век будет товаркам хвастать, что в гостях у нас был известный лётчик-испытатель Стремнин!
— Уж известный! — усмехнулся Сергей. — Николай Евсеевич, надеюсь, и вы будете?.. Сможете уделить часочек времени?..
— Само собой, — солидно потупился Уключин.
— И ещё… к вам, друзья, просьба… Ваню бы Сидоркина пригласить?..
— Ванястого?.. Как штык будет!
— Тогда до вечера… Федя, вы живёте в новом доме, что у рынка?
— Второй подъезд,
— Обязательно буду.
Механик выжидательно поглядывал на них, и Сергей заторопился к самолёту. Через минуту он уже был в кабине и оттуда поглядывал вслед удаляющимся рабочим. Словно почувствовав его взгляд, оба как по команде обернулись, Федор поднял обе руки, стиснул их и потряс над головой. Отойдя далеко, они остановились, и Сергей, порулив на старт, помахал им через закрытый фонарь. Очень ему хотелось, чтоб они понаблюдали его взлёт, и Федор с Николаем, словно чувствуя это, задержались на поле ещё и глядели ему вслед, пока самолёт не скрылся из виду.
К тому, что было на столе — помидоры с майонезом, грибы и сыр, — хозяйка принесла с десяток сырых яиц. Хозяин не без гордости сказал:
— Двух кур держит — целое хозяйство…
Стремнин сырых яиц не ел, но стало интересно, как они будут расправляться с этой «закусыо».
Когда пропустили по стопке, Федор взял яйцо, проколол с обоих концов вилкой и, прижав к губам, высосал. Столь же ловко и, видно, привычно закусили сырыми яйцами Уключин и Сидоркин. Против каждого из них лежали аккуратненькие целые скорлупки.
Федор заметил, что Сергей наблюдал за их действом с интересом, и спросил у Сидоркина и Уключина:
— Бубликова Ивана Матвеевича помните?
— Ещё бы… лет десять, должно, в заготовительном вместе работали! — подхватил Сидоркин. Он слегка раскраснелся, на лоб упала прядь русых волос, а так выглядел особенно празднично, был при галстуке.
— Так вот, — продолжал Федор, — смешную историю я с ним разыграл… Иван Матвеевич, стало быть, всегда приносил на завтрак в узелке хлеб, сало и сырое яйцо. Завтракали мы в котельной. Там у Ивана Матвеевича был такой вроде бы чан с крышкой, к нему подведена была трубка с паром. В этом чану варили мы на завтрак колбасу, картошку. А Иван Матвеевич, как подойдёт время к завтраку, действует сам собой: неторопливо вымоет руки и берётся за свой узелок. Обернёт, бывало, яичко в тряпицу и опустит в чан. Подержит там несколько минут, остудит под холодной струёй, не спеша аккуратно очистит скорлупку, нарежет, смакуя, крутое яйцо тонкими ломтиками, расположит эти ломтики на большом ломте хлеба, посолит и принимается за еду, запивая чаем из алюминиевой кружки.
И так каждый день. Точь-в-точь одно и то же. День ото дня все те же движения, та же процедура.
И вот однажды, когда до завтрака оставалось с полчаса, ходил Иван Матвеевич где-то по цехам, а я развернул его узелок, взял яйцо, проколол с двух сторон иголкой, высосал и, набрав в рот воды, обратным же порядком «напоил» скорлупу. Отверстия — они были еле заметны — залепил белым мякишем.
Пришло время завтракать. Иван Матвеевич обернул яйцо в белую тряпочку и опустил в чан, закрыл крышкой и пустил пар. Я пил чай, наблюдал. Когда прошло пять минут, говорю:
— Иван Матвеевич, температура сухого пара градусов 200 — яйцо давно сварилось.
Он вынул яйцо, остудил и перед тем, как разбить, проверил, крутанул на столе и изумился: яйцо не стало вращаться!
Немного помедлив, он, видно, решил, что рано вынул, опять обернул его в тряпицу и опустил в чан.
Так проделывал раза три и все более поражался, прокручивая яйцо. Иван Матвеевич ворчал, что, мол-де, не идёт пар, хоть кран и открыт.
Надо было видеть бедного старика!.. Я уж и пожалел о своей затее.