Оракул мертвых
Шрифт:
— Значит, ради этого стоит жить и умереть?
Он прикоснулся рукой к чеканной поверхности, читая кончиками пальцев незнакомую историю и не понимая, околдованный мастерством ремесленника древности. Потом он снова обернул сосуд покрывалом, завязал и спрятал сверток.
Он изнемогал от усталости и горя, он был смятен и ошеломлен и желал лишь забвения, хотя бы немного сна. Отыскав свободный угол в комнате, загроможденной посудой, фрагментами античной керамики, он притащил туда мешок с опилками, использовавшимися для натирания полов, и рухнул на него без сил. Свет дрогнул и погас, он закрыл глаза, но огромный сосуд продолжал сиять сквозь закрытые веки ярким блеском.
Девушка встала, полуобнаженная, и отправилась искать ванну, там она открыла шкафчик с медикаментами и бросила в стакан таблетку алка-зельтцера. Пока она наблюдала, как расходятся в воде пузырьки, зазвонил телефон. Она пошла в коридор и сняла трубку, в другой руке держа стакан:
— Алло?
— Кто ты, черт возьми, кто ты такая? Мишель, Норман! Позови их немедленно, позови! Позови их, я сказал!
Девушка уже собиралась было в раздражении повесить трубку, но Мишель проснулся и уже стоял рядом с ней:
— Кто это?
Девушка пожала плечами и передала ему трубку, а сама стала пить алка-зельтцер.
— Кто это?
— Мишель, ради Бога, приезжайте скорее…
— Клаудио, это ты? Который час? Где ты?
— Мишель, армия, танки, они берут штурмом Политехнический! Приходите скорее! Элени там, внутри, скорее, скорее, нельзя терять ни минуты!
— Хорошо. Мы приедем. Где ты?
— В телефонной будке на площади Синтагмы.
— Хорошо, оставайся там. Мы едем.
— Нет, подожди. Патиссион перегорожен, вы не сможете через него пробраться. Вам нужно будет спуститься по улице Иппократус и попытаться проникнуть на Тосицу. Я буду ждать вас там, на служебной парковке. Поторопитесь, ради Бога, поторопитесь!
— Мы едем, Клаудио, уже едем.
Он повесил трубку, бросился в коридор, открыл дверь в другую спальню и включил свет: Норман Шилдс и девушка, спавшая рядом с ним, проснулись и сели на постели, осоловело протирая глаза. Мишель взял одежду Нормана со стула и бросил ее ему в лицо.
— Армия берет приступом Политехнический. Клаудио ждет нас. Давай, у нас всего несколько минут. Я спущусь и заведу машину.
Девушка последовала за ним в одних трусиках и наблюдала, не понимая, что происходит, все с тем же стаканом алка-зельтцера в руке.
— Would you please tell me… [6]
Но Мишель ее даже не слышал. Он натянул джинсы, свитер, надел на босу ногу спортивные туфли, засунул в карман носки, схватил пиджак и бросился вниз по лестнице, разыскивая в многочисленных карманах ключи от машины. Маленький «ситроен» завелся без проблем, и, пока Мишель выполнял маневры, необходимые для того, чтобы выехать за ворота, Норман открыл пассажирскую дверцу и запрыгнул в машину, на ходу заканчивая одеваться.
6
Пожалуйста, скажи мне ( англ.).
— Все так плохо? Что именно он тебе сказал?
— Армия берет штурмом Политехнический. На улице видели танки.
— Они уже атаковали или только заняли позицию перед университетом? Может, они хотят только попугать их…
— Я не знаю. Клаудио был сам не свой. Мы должны поторопиться.
Он вошел в поворот на полной скорости, отчего машина опасно наклонилась, а его товарищ, надевавший в тот момент ботинки, чуть не перекувырнулся.
Норман выругался:
— Дерьмовые французские машины, как же в них укачивает!
Мишель продолжал жать на газ.
— У них мягкая подвеска, ведь в наших краях полно булыжных мостовых. Посмотри там, в бардачке, лежат «Голуаз». Прикури мне, пожалуйста, а то у меня живот прихватило.
Офицер вышел на середину площади и заговорил в мегафон. Голос получился глухим и носовым:
— У вас есть пятнадцать минут на то, чтобы освободить территорию университета. Повторяю, выходите немедленно, очистите здание университета. Если вы не подчинитесь приказу, нам придется захватить вас силой!
Студенты столпились у ограды и ошеломленно, с сомнением смотрели на танки и на войска, приведенные в боевую готовность. Воцарилась тишина, слышался только негромкий и угрожающий шум М-47.
Кто-то пошевелил костер, и сноп искр поднялся в небо. Молодой человек с вьющимися волосами и едва намечающимся пушком на щеках решительно двинулся к воротам и прокричал офицеру:
— Молон лаве!
Это была фраза на древнегреческом, та, что Леонид прокричал персам в Фермопилах за двадцать пять веков до того — два слова, сухих и жестких, словно выстрелы: «Приди и возьми нас!»
Еще один студент подошел к первому и повторил, словно эхо:
— Молон лаве!
А потом еще один, и еще один. Они забирались на прутья решетки и ритмично потрясали кулаками, хором произнося свой клич, — единый голос, дрожавший от воодушевления, от негодования и решимости. Офицер вздрогнул, услышав этот звук, и слова, которые ему произносили еще в ту пору, когда он был ребенком, за школьной партой, крик Эллады, адресованный захватчику-варвару, пронзили его грудь, словно удары кинжала. Он взглянул на часы. Солдаты держали в руках оружие, готовые броситься на штурм по его приказу.
Он снова проорал в мегафон:
— Предупреждаю в последний раз, расходитесь и немедленно освободите территорию университета.
Но крик студентов был громче и сильнее, казалось, ничто не способно его заглушить. Вдруг на соседней церкви раздался бой колокола, низкий, частый, тревожный. Второй колокол стал вторить ему с другой колокольни, и этот звук как будто наполнил студентов новой энергией и придал новую силу их крику.
Пятнадцать минут прошли, а великие слова продолжали литься на него, словно огненное пламя с неба, смешиваясь с бронзовым звоном колоколов.