Оракул Вселенной (Путь равновесия)
Шрифт:
— Но это же запрещено! И чем занята в таком случае полиция?
— Она пытается что-то делать. Иногда даже облавы проводит, но поймать хозяев «аттракционов», как говорится, на горячем почти не удается.
— Но что-то надо же предпринимать!
— Что? Закрыть орбитальный комплекс? Насколько я знаю, против этого и социологи, и психологи.
— Я тоже слышал об этом. — Зоров мрачно кивнул. — Если уж зло неизбежно, то пусть оно будет хоть локализовано и контролируемо. Так они думают, во всяком случае, и даже пишут на эту тему диссертации.
— А вы как считаете?
— В плане локализации и контроля зла?
— Нет, в плане его неизбежности.
Я бы очень хотел ответить отрицательно,
— Мой великий учитель Ямото Сузуки как-то сказал, что победить зло нельзя, но с ним надо непрерывно бороться, и в этом смысл жизни. Если эти слова чуть-чуть обобщить, можно прийти к поразительно простой формуле: жизнь есть единство и борьба добра и зла. Это утверждение представляет собой некий синтез воззрений философов Востока о гармонии и единстве инь и ян, олицетворявших противоположные (темное и светлое) начала всего сущего, с евроазиатскими концепциями борьбы добра и зла и религиозной доктрины конечной победы добра как божественного начала. Однако сейчас не об этом. В формуле четыре существительных, определяющих пятое — «жизнь». Так вот, если допустить справедливость формулы, то очевидно, что жизнь невозможна, если отбросить любое из этих четырех определяющих существительных!
— О, да вы ко всему еще и философ! — хлопнула в ладоши Джоанна. — Поверьте, Александр, мне искренне жаль прерывать вашу глубокомысленную и очень интересную речь, но у меня сердце кровью обливается, когда я подумаю, что все это великолепие остынет и потеряет вкус! Давайте поедим, а потом я готова слушать вас хоть целую вечность.
— В принципе я сказал все, что хотел, — чуть смущенно произнес Зоров. — Без еды, кстати, жизнь тоже невозможна. И мы немедленно воздадим ей должное. — Он открыл шампанское и разлил золотистый искрящийся напиток по бокалам.
— За что выпьем? — Джоанна, лучисто улыбаясь, подняла свой бокал.
— Сегодня я заметил за собой неоднократные поползновения к чрезмерному умничанию, — сказал Зоров. — Это нехорошо, и я обязательно исправлюсь. В свое оправдание могу лишь сказать, что я оказался в плену вашего чересчур уж серьезного настроения. Поэтому тост, который я хочу предложить, очень традиционен и прост: за знакомство и за вас, Джоанна!
— Я согласна: за знакомство и за вас, Александр! — произнесла Джоанна. Возможно, чуть более серьезно, чем это предлагала ситуация. Нежный хрустальный звук поплыл под своды зала…
— Замечательно! Целую вечность не пила шампанского. — Джоанна поставила бокал и мечтательно вздохнула.
— Вы знаете, я тоже. Недавно, правда, в очень достойной компании пришлось выпить целую бутылку бургундского.
— Настоящего?! — ахнула Джоанна.
— Абсолютно убежден, что настоящего, — сказал Зоров. — В той компании подделок, суррогатов и «синтезухи» не употребляют.
— Ладно, мы люди скромные, обойдемся шампанским. Однако мы снова чересчур много говорим. Ешьте, ешьте!
На этот раз долго упрашивать Зорова не пришлось, тем более что он в самом деле проголодался, да и еда оказалась отменной. И вскоре — то ли превосходное шампанское и вкусные блюда повлияли, то ли воцарившаяся за столом непринужденная атмосфера оказала свое действие — почувствовал Зоров, что спали путы напряженности, спеленавшие все его естество с того самого мгновения, когда он обернулся на голос Джоанны. Да, он старался не подавать виду и, как ему казалось, вел себя непринужденно: что-то говорил, порой довольно интересно и убедительно, спрашивал, отвечал, философствовал, даже пытался шутить, улыбаться
— У вас изменились глаза, — сказала она, чуть наклонившись к Зорову. — Как будто вы из тени шагнули на солнце.
— Наверное, я очень вкусно поел, — рассмеялся Зоров. — А если серьезно, то подобного я не чувствовал со времен работы в Десанте. Знаете, когда после многочасового перехода где-нибудь на Кантосе или Андалуре возвращаешься на базу, сбрасываешь осточертевший скафандр высшей защиты и вытягиваешься в удобном кресле среди друзей в кают-компании…
— Неужели я оказала на вас столь ужасное действие? — Джоанна округлила глаза, в которых резвилась целая орава веселых бесенят. — Кантос, Андалур, скафандр высшей защиты… Бр-р-р!
Зоров старательно изобразил смущение.
— Я сказал это так… образно.
— Исключительно сильный образ!
— Ладно, воспользуемся более слабым. Скажем так: увидев вас, я почувствовал себя не в своей тарелке. А сейчас воспрял и духом, и телом.
— О, это гораздо лучше! И главное, реалистичнее: ведь чтобы почувствовать себя в своей тарелке, вам содержимое этой самой тарелки пришлось съесть! Как тут не воспрять!
Зоров посмотрел на пустую тарелку, стоящую перед ним, расхохотался и поднял вверх большой палец правой руки:
— Ну, Джоанна!.. Один-ноль в вашу пользу.
— Зачем же так? Я женщина строгая, но справедливая. У нас счет ничейный: один-один. Про осточертевший скафандр это вы хорошо сказали…
— Благодарю вас. Будем считать, боевая ничья в пользу прекрасного пола. А теперь предлагаю объявить перемирие, дабы до конца разобраться с шампанским и достойно завершить наш пир десертом!
— Возразить ну просто невозможно, — облизнулась Джоанна, глядя на аппетитную горку ананасовых крекеров. Когда крекеры исчезли настолько быстро и загадочно, что Зорову не досталось ни единого, он заметил, хитро взглянув на Джоанну:
— Теперь и у вас изменились глаза. Казалось бы, мелочь — какая-то там дюжина сладких крекеров, — но каков эффект!
— Да ну вас! — Джоанна прижала салфетку к губам, чтобы не прыснуть со смеху.
— Нет, правда, — сказал Зоров, глядя в смеющиеся глаза Джоанны, — вначале я увидел в них далекие, тревожные звезды, а теперь — теплые искры смеха… Замечательная и очень радующая меня метаморфоза.
Джоанна мягко коснулась руки Зорова.
— Если это и произошло, то благодаря вам, Александр, а уж никак не крекерам… которые, каюсь, слопала самым бессовестным образом. Кстати, я не только сладкоежка, но и чрезвычайно любопытна. Признайтесь, что вы прошептали, когда впервые увидели меня?
— Во-первых, не вас, а ваши глаза; всего остального в тот момент я просто не видел. А во-вторых, не скажу. Вы будете смеяться.
— Вы не правы. Что бы вы ни произнесли тогда, это шло от сердца. А над таким не смеются.
— Я не о том. Вы имеете в виду искренность чувств, а я — технику их изложения. Когда обычный человек хочет сказать что-либо о действительно прекрасном, он, как правило, впадает в грех высокопарщины и чрезмерных красивостей.
— Этим грешат многие начинающие поэты, — улыбнулась Джоанна, — и даже иные из великих не избежали сего… Так что давайте, не стесняйтесь.