Оранжерейный цветок
Шрифт:
Когда каблуки Роуз начинают стучать по кухне, напряжение спадает. Её пылающие желто-зеленые глаза смотрят на меня, и я выпрямляю спину, готовый защищаться.
— Я пытался уговорить её…
— Спасибо, — прерывает она меня. Удивление покрывает моё лицо. Я не могу его скрыть, но она всё равно продолжает. — Ты был рядом с ней, и если бы не ты, я не думаю, что она смогла бы справиться… Так что спасибо тебе.
Мое горло сжимается, и я киваю в ответ.
Коннор подходит к жене сзади, и его руки скользят по её талии. Я замечаю, как его ладонь на мгновение
В кухне повисает тишина, и возникает невысказанное чувство сожаления, желание, чтобы мы были там, чтобы предотвратить это. Самое большее, что я мог сделать, это защитить её после этого, но это было трудно, пока она всё ещё жила с родителями. Ей приходилось ходить по коридорам и находить внутреннюю силу, которую я не мог ей дать. Думаю, никто не мог.
Роуз первой нарушает тишину.
— Я не могу поверить, что с ней так поступили её собственные друзья.
Друзья не навсегда. Дэйзи часто говорила мне об этом. Это одна из её гребаных теорий. Хотел бы я её опровергнуть, но нам всем не везет с друзьями после обретения славы. Небольшая цена за это, как бы сказало большинство людей.
— Мне никогда не нравились её подруги, — говорю я, засунув руки в свою кожаную куртку. — Они были фальшивыми.
— Я не удивлен, — добавляет Коннор. — Подростки могут быть более жестокими, чем большинство. Они чувствуют себя выше закона, особенно те, кто ведёт наш образ жизни.
Ло кивает, будто понимает это. В частной школе он был известен как хулиган и задира. Но в детстве он также подвергался словесному насилию — это не оправдание, просто гребаный факт.
Ло смотрит на Лили в то время, как она начинает уходить в себя.
— Ты в порядке, любовь моя? — спрашивает он.
— Я бы хотела, чтобы это была я, — тихо говорит она.
Он целует её в висок и прижимает к себе. Комната покрывается бархатной тишиной. Никто ничего не говорит. Но я думаю, что мыслим мы все в одном направлении. Кухня пустая, в ней громоздятся одни коробки. Мы все переезжаем, расходимся, но кажется, что мы не там, где должны быть.
Никто из нас.
Наше расставание — это чертовски странно, неправильно.
— Твоё предложение в силе? — спрашивает Ло, его взгляд устремлен на Коннора.
— Какое предложение?
— То, в котором мы переезжаем к вам, ребята, — говорит Ло. — Я подумал, что мы могли бы купить дом с большим количеством охраны. Который будет больше, чем это место. И Дэйзи могла бы жить со всеми нами. Я думаю, она будет чувствовать себя в большей безопасности, чем живя одна с Райком. А потом, когда родятся дети, мы просто… тогда мы всё решим.
Это, наверное, самое бескорыстное предложение, которое когда-либо делал мой брат. Потому что я знаю, как сильно он ненавидит переезд обратно к Коннору и Роуз. Как сильно он чувствует себя маленьким ребенком на поводке, хотя это, вероятно, неоднократно спасало его задницу. Но также я знаю, как сильно Дэйзи это понравится.
Как сильно это ей поможет.
Вот почему никто
Всем просто всё понятно.
69. Райк Мэдоуз
Мой телефон вибрирует в кармане, когда я спускаюсь по покрытой ковром лестнице. Я одновременно проверяю сообщение и выхожу вслед за Ло из тяжелых двойных дверей. Наш новый дом находится в богатом районе Филадельфии, не в том, в котором живут наши родители, но чертовски близко. По крайней мере, он огороженный.
По крайней мере, мы можем бегать по улице, не опасаясь роя папарацци.
Я открываю телефон.
Мама: Я люблю тебя. Может, мы можем встретиться, если ты не против. В любом месте, где захочешь.
Я останавливаюсь на каменных ступеньках снаружи, птицы поют. 6 утра. Моё любимое время суток. Солнце ещё не взошло, но небо светлеет, а воздух прохладен.
Моя мама.
Она причинила мне больше боли, чем когда-либо мог причинить отец. Потому что я любил её безоговорочно. Потому что я встал на её сторону против Джонатана из слепой преданности. Потому что она уничтожила Лили и её семью, и назад дороги нет.
Но она всё ещё моя мама.
Она все та же женщина, которая ходила на мои соревнования по легкой атлетике, крепко обнимала меня рождественским утром и записывала меня на любое хобби, о котором я просил, на любой вид спорта, который привлекал моё внимание. Она подарила мне этот гребаный мир — я просто немного потерялся в нём.
У меня всегда будут эти хорошие воспоминания. Мне просто нужно держаться за них.
— Ты идешь?! — зовёт Ло, уже у нашего почтового ящика, разминая ноги.
— Да! Секунду.
Мои пальцы быстро двигаются по экрану.
Я был бы рад.
Я нажимаю Отправить и убираю телефон обратно в карман. Это первое сообщение за два года, на которое я ответил, первая рука, которую я протянул. Пора начинать сначала.
Я иду к Ло и растягиваюсь рядом с ним во дворе, сначала ничего не говоря. Но потом он заговорил.
— Ну… я посмотрел интервью.
Я не смотрю на него. Я просто сажусь на траву и тянусь к ботинку, мои мышцы вытягиваются в тугие струны.
— Да?
— Тебе было трудно? — спрашивает он.
Я смотрю вдаль, мой взгляд устремлен на росистые травинки, на холодную декабрьским утром землю. Пару недель назад я сел поговорить с репортером.
Я говорю Ло чистую правду, никакой лжи.
— Это был один из самых трудных дней в моей, блять, жизни.
Это было труднее, чем взобраться на три скалы одну за другой. Труднее, чем сидеть в тюремной камере. Труднее, чем вежливый обед с моим отцом.
— Ты даже не заикался во время интервью, — говорит Ло. — Коннор волновался, что ты забудешь своё имя.