Орчиха в свадебной фате

Лактысева Лека

– Трибун! Стой! Дай сюда девчонку! Ты из нее кости вытрясти собрался?!
– О! А вот и спасение подоспело в лице тётушки Хави.

Ее голос, в отличие от голоса Алаира, звучал пусть и недоверчиво, но вполне разумно. И действовала добрая банщица также по уму.

– Пусти-ка, плесну девчонке живой водицы в рот. Надо ж ей хоть чуток силы дать!
– Орисса сумела-таки отобрать меня у трибуна, уложила мою голову себе на колени, а уже в следующий миг на мой деревянный от недостатка влаги язык полилась живительная амброзия.

Я

начала жадно глотать, ощущая, как с каждым движением горла оживает тело, наполняются силой мышцы, разгоняется по жилам кровь.

– Барбра, ты как?! Не молчи, скажи же что-нибудь! Дай знать, что ты меня слышишь!
– Алаир, не имея возможности трясти меня целиком, схватил и начал трясти мою руку.

– Тетушка, а дай-ка и Алаиру пару глотков воды, что-то он скрипит, как несмазанная дверь, - все еще не имея возможности открыть глаза, попросила я.
– Заодно, может, и извилины в его мозгу на место встанут, а то, видно, заело там что-то.

Банщица засмеялась - счастливо и задорно:

– А ты, Барбра, даже на пороге царства Духа Степи шутить не забываешь! Истинная орисса!
– прокомментировала она моё выступление и тут же обратилась к Алаиру.
– Трибун, твоя жена желает, чтобы ты хлебнул живой водицы. Не откажешь в просьбе воскресшей?

Алаир замялся. Прошептал что-то неразборчивое. А через пару мгновений я услышала гулкие звуки - глотал мой супруг жадно и громко. Горло у него, похоже, пересохло почти так же сильно, как у меня.

Но вот трибун утолил жажду и вновь склонился ко мне. Я поняла это по тому, как близко раздался его шепот:

– Что ж ты не взглянешь на меня, жена? Неужто видеть не желаешь?

– Может, и желаю, да только глаза не открываются, а капнуть в них живой водицы что-то никто не торопится, - ворчливо отозвалась я.

Нет, ну а как иначе? Трибун и банщица будто плохих земных фильмов пересмотрели! Тех, в которых люди, полгода отлежав в коме, вдруг встают, отряхиваются и идут по своим делам, как ни в чем не бывало. Но даже я, музыкантша, знаю, что в реальной жизни так не бывает! Был у нас в консерватории случай… А! Некогда сейчас вспоминать.

Пока я пыталась переключиться на мысли о насущном, тетушка Хави все же вытрясла из фляги остатки живой воды. Как раз хватило, чтобы промыть мне оба глаза. И вот тогда, наконец, я сумела разлепить веки и взглянуть на мужа.

Ну, что сказать? Выглядел он ужасно. Сосудики у него в глазах полопались, и сапфировая синь радужек на алом фоне смотрелась как озерцо студеной воды посреди застывающей лавы. Под глазами залегли черные круги. Черты лица заострились, а щеки прорезали глубокие морщины. Бледная кожа отдавала легкой зеленью, и я не знала - то ли это проступило наследие прабабки-ориссы, то ли магварру срочно требовалось проверить печень. Надо будет подсказать остроухому целителю: пусть друга осмотрит.

– Ну здравствуй, муж, - шепнула я и потянулась ладонью к щеке Алаира.

Он вновь схватил мою руку, но трясти уже не стал.

Прижал ладонью к своему лицу. Сам замер безмолвной статуей, даже дышать перестал. Если б не перекатывающиеся под моими пальцами желваки, я бы решила, что он и вовсе окаменел.

– Алаир, дыши, пожалуйста, - встревожилась я.
– Все же хорошо! Я тут, я вернулась и уже никуда не исчезну.

Алаир вздрогнул.

– Не исчезнешь?
– переспросил недоверчиво.
– Можешь поклясться в этом, Барбра?

– Могу!
– уверенно заявила я.
– Уже могу. Клянусь, больше никаких приступов, никаких длительных обмороков!

Алаир хрипло выдохнул, на несколько мгновений заслонил глаза локтем. У него дрогнули губы и дернулся кадык.

Тетушке Хави наблюдать за нашей беседой стало неловко. Воспользовавшись паузой, она решила высказаться:

– А не пойти ли вам, милые мои, в баню?
– предложила она.
– Там и отмокнете, и конечности свои затекшие распарите, и наговоритесь вдоволь в тепле и неге. Для чего вам тут, на голой земле да на четырех ветрах, мучиться?

Мне стало и смешно, и приятно. С одной стороны, в баню меня в этом мире еще не посылали. С другой - пожилая орисса, видно, на семь бед один ответ имеет: помыться да попариться!

– Отчего бы и нет?
– кивнула я.
– Алаир, помнишь, когда мы с тобой в последний раз водные процедуры совместно принимали?

– Не помню… - удивился супруг.

– Как же? А из болота кто меня вытаскивал?
– хихикнула я.
– Сама вымокла и тебя всего промочила!

– А как чувственно по мне взбиралась! Потом свирель доставала с таким видом, будто совсем за другим потянулась, - припомнил трибун и тут же вдохновился.
– И правда, отличная идея - баня!

Он уже собрался было взять меня на руки, но тетушка Хави отстранила Алаира твердой рукой:

– Ты себя-то донести, трибун! Семь дней не ел, не спал! На лице только глаза да нос остались! Барбру я понесу! Ты ступай следом. Не бойся, не уроню я твою красавицу!

На торжественное шествие - я на руках у банщицы и пошатывающийся, как с бодуна, трибун рядом - не высунулся посмотреть только ленивый. Но под ноги к нам никто не лез и вопросов не задавал. Вид что у тетушки Хави, что у Алаира был слишком уж неприступный. Даже элай Тейшериэль не рискнул подойти, хотя взгляд его пообещал мне очередное обследование, на этот раз - куда более тщательное и придирчивое!

Но это все было далеко впереди, а пока я с наслаждением соскользнула с бортика бассейна, на который опустила меня банщица, в попахивающую тухлыми яйцами воду. Ну да, сероводородные ванны. Очень, между прочим, хорошая оздоровительная штука! Алаир, дождавшись, когда банщица выйдет, скинул с себя штаны, рубаху и тоже вошел в воду.

– Теперь расскажи мне, Барбра, - потребовал он решительно.
– Что за артефакт у хунгров был? Откуда ты о нем знала? Куда он исчез из твоих рук? Тебе ведь все известно?