Орден для поводыря
Шрифт:
– Господи! – придавил выпуклые усищи выпуклой же, пухлой рукой ученый. – Господи Боже всемилостивый! Неужто Ты сподобился дать нам образованного начальника?!
– Полноте, Степан Иванович. Вы меня смущаете.
– Ничуть, ничуть, дорогой Герман Густавович. И это замечательно! За-ме-ча-тель-но! – Ученый и по совместительству горный чиновник – коллежский секретарь, а также советник Пятого отделения по делам частных золотых приисков, откинулся на спинку стула. – Сам Господь привел вас к моему скромному дому…
– Господь…
– Ага! – Сколько значений может быть у простого слова, если говорить его с разными интонациями! – Вот, значит, как. Ну что ж, почту за честь. Жаль только, я прислугу отпустил… Надзиратели до полутора рублев в день разбирателям пожарищ платят. Вот и мои… испросились. А повариха-матушка в собор отправилась. Они там снопами ржаными да рябиной к Покрову прибирают…
– Артемка? – тихонько позвал я денщика, не отрывающего глаз ото рта разглагольствующего ученого. – Двоих на рынок за продуктами. Апанас выдаст червонец. Кто там у нас кашеварит? Пусть на кухню идет. Чай и чего-нибудь поесть пусть готовит. Остальным – коней прибрать и отдыхать. На крыльцо – конвой.
– Так точно, ваше превосходительство, – так же негромко ответил казачок и умчался.
– Мне сообщили, кроме господ Быстройновского и Михайловского арестованы еще… – Я сверился с письмом Карбышева. – Еще Мокржецкий и Войникас. Это что за люди?
– Солдаты, – отделался Гуляев одним словом. – Только с неделю назад еще троих в казарме заточили. Мещан Юрасова с Чернегиным и дворянина Ванятку Бутковского.
– Ванятку? – удивился я. Странно было слышать, чтобы взрослого человека, да еще и дворянина, так называли.
– Ага. Юродивый он. Вырос в сажень, а разума едва-едва. Сестрицу его, Карину Петровну, из-под Варшавы выслали, вот и он с ней.
– Юродивого – и арестовали?
– Так это Николаю Филиппычу Тихобаеву, городничему нашему, щеголевские приказчики выдали, что видели, дескать, Ванятку как раз перед пожаром возле усадьбы.
– Щеголев – это у нас кто?
– Пелагея Ивановна-то? Щеголева? Купчиха наша первогильдейская. Крупяные мельницы у нее и артелей несколько на приисках. Поговаривают, чуть ли не двести тысяч капитала. Усадьба ее амбаром к каретному сараю коллежского советника Константина Павловича Платонова выходит. А как полыхнуло, то оба домовладения-то и погорели. Потом уже ветер и дальше разнес. Александра Ермолаевича и братьев Пранг дома занялись. Остальные-то в другой день подожгли…
– Остальные?
– Бухгалтера Сохинского, инженеров Давыдова и Рекса. Третьим днем и за купцов принялись. Басинские хоромы и зуевские. Оттуда и на иных задуло.
– А мне вот сообщали, что пожары с гауптвахты начались.
– Ага? То-то пожарная команда с полпути от платоновского дома
Сильно пожалел я, что не было тогда со мной Варежки. Со слов ученого выходило, что город подожгли несколько не связанных между собой злодеев. Потом уже, в другие дни, чья-то «хорошая» мысль пришла в голову еще одной группе чем-то обиженных и оскорбленных. И пошло-поехало. Шестьдесят с лишним домовладений и две казенные постройки: пресловутый символ крепостничества гауптвахта и расположенная вовсе в стороне от основных очагов возгораний конюшня барнаульской пожарной команды. Ирония судьбы…
– Ага, – невольно передразнил я Гуляева. – Ветер, говорите… А где жандармы-то заседают? Куда мне ругаться ехать?
Прибывшие в Барнаул офицеры политической полиции обосновались в местном – конечно же горном – полицейском управлении. Только никуда я в тот день не поехал.
– Баньку, ага? Ваше превосходительство? – допивая приготовленный моими казаками чай, предложил хозяин. – А уже завтречки с утра и за дознание свое приметесь. Поди, не в крепостном каземате Шлиссельбургском наш любезный Дионисий Михайлович пребывает. В казармах солдатских. Чай, ему-то, крепостному лекарю, не привыкать…
Против баньки я возражений не имел. Забыл уже, когда и баловал березовыми веничками свое новое тело.
– А после мы с вами, Герман Густавович, наливочки на травках моей отведаем. Или пива? Пиво барнаульское весьма недурственно. Там вы и о походе своем на Чую расскажете. Ходят, знаете ли, слухи, будто бы вы там целую армию цинского наместника разбили…
Жарко протопленная парилка, пара исхлестанных до голых прутьев веников, влажный и тяжелый квасной пар. Потом холодное, до зубной ломоты, пиво. Сначала в охотку – большими глотками. Потом уже – смакование янтарного, с еле уловимым привкусом меда, напитка. И мясо. Не то, плохо прожаренное на костре, жесткое, что приходилось заставлять себя проглатывать. Нет! Это – под нежно-желтой сырной корочкой и со сливочной подливкой. Тающее во рту и заедаемое рассыпчатой вареной картошечкой, посыпанной зеленым лучным и укропным прахом.
Это кухарка, как нельзя кстати вернувшаяся из собора, расстаралась. Маленькая, моему Безсонову, наверное, едва до пояса бы достала макушкой, шустрая старушка с добрыми морщинками у глаз. Она сумела каким-то невероятным образом в один миг настолько внушить почтение суровым казакам, что те ее иначе как матушкой и не называли.
– Ага-а-а! – тоном Пятачка, сообщающего кенгурихе о пропаже Крошки Ру, воскликнул Гуляев и торжественно поставил на скатерть четверть с темно-золотистым напитком.