Орден последней надежды. Тетралогия
Шрифт:
– Черт побери! – выругался Малыш.
– Да, здесь и вправду есть порох, – поддакнул я враз осипшим голосом.
Пороха было не просто много, а чудовищно много. Помещение, вырубленное в скале, уходило куда-то вглубь, я медленно прошелся между ровными рядами бочек, внимательно всмотрелся в темноту. Масляная лампа светила еле-еле, вокруг прыгали тени, и от ощущения предстоящего праздника у меня сладка заныло сердце. Когда-то в далеком детстве я прочитал, что каждый шанс дается тебе дважды. Упустишь удобный случай, не стоит себя казнить. Ты лучше будь начеку, и возможность обязательно повторится, но только однажды.
Я не стал взрывать пороховой склад англичан под Турелью, неужели и сейчас пренебрегу подарком судьбы? Три ха-ха вам в коромысло!
Тем временем Лотарингский Малыш отпускает воротник пленника с наказом немедленно исчезнуть с глаз долой, поскольку если он, Малыш, еще раз в жизни увидит эту противную белобрысую рожу, то… Частым горохом стучат торопливые шаги, обиженно надулось эхо, не успевшее поддразнить беглеца. Довольно ухмыльнувшись, Малыш кладет на плечо небольшой бочонок с порохом, смахивает набежавшую слезу.
– Ну, держитесь теперь! – грозит он кому-то.
– Послушай, Малыш, – говорю я. – А как быстро ты сможешь побежать вот с этим бочонком?
В тишине подземелья мои слова звучат непристойно громко.
– К чему нам бежать, мы и пешком успеем, – отзывается тот небрежно.
– Не успеем, – возражаю я.
Масляная лампа в руке мягко качается, разбрасывая вокруг нас тени, я верчу головой, примериваясь.
– Пойми, такой случай раз в жизни выпадает!
Лицо Малыша становится очень серьезным, зрачки расширяются, в голосе звучит недоверие:
– Ты не сделаешь этого.
– Сделаю! – убежденно заявляю я. – Какое Рождество обходится без большого бума?
Он глядит непонимающе, и я досадливо вздыхаю. Не объяснять же ему, что в России, откуда я родом, на Рождество подрывают петарды и пускают фейерверки – в общем, веселятся от души. Считается, что чем сильнее ты бабахнешь, тем веселей станет у тебя на сердце. В конце-то концов, еще ни разу за пять лет, проведенных в пятнадцатом веке, я толком не веселился, может же и у меня быть праздник? Ведь до сих пор я отказывал себе буквально во всем, даже Турель, если помните, не взорвал, хотя и испытал сильнейший соблазн. А тот форт, что цепью запирал Луару, не в счет. Ну что это за масштабы, всего десять бочек пороха, сказать кому – засмеют!
Звякает кольчуга, изогнувшись, я долго шарю под одеждой, наконец достаю маленький кожаный мешок. Разинув рот, Малыш глядит, как я вынимаю из мешка моток тонкой веревки и, закрепив свободный конец в одной из бочек с порохом, принимаюсь аккуратно разматывать шнур, пятясь к выходу.
– Что это? – с подозрением спрашивает стрелок.
– Я назвал его роберовским шнуром. Понимаешь, как-то несолидно в моем возрасте делать дорожки из пороха, словно я сирота какая, – словоохотливо объясняю я. – Вот и пришлось мне в Саутгемптоне найти одного алхимика. Заплатил ему, признаюсь, дорого, но дело того стоит!
Не успеваем мы подняться по пандусу, как шнур заканчивается. От фитиля масляной лампы огонь молниеносно перепрыгивает на роберовский шнур, и я аккуратно кладу его на пол. Несколько секунд мы с Maлышом глядим, как уверенно, даже целеустремленно движется огонь по шнуру, затем я хлопаю стрелка по налитому силой плечу.
– Пора бежать, – буднично говорю я. – Сейчас как бабахнет!
– И сколько у нас времени? – пятясь, спрашивает Малыш.
Он так сильно прижал к груди бочонок, что тот тихонько поскрипывает. По глазам вижу, что порох этот парень ни за что не бросит.
Я поднимаю глаза к потолку и, прикинув длину шнура, признаюсь:
– Точно не знаю, но думаю, что осталось меньше пяти минут.
– Бежим! – вопит стрелок, срываясь с места. Лотарингский Малыш так быстро перебирает ногами, что я догоняю его уже у самого входа в арсенал. При виде боевых товарищей нетерпеливо притоптывающий парижанин враз светлеет лицом, брошенный им факел падает в лужу разлитого масла. Радостно гудит пламя, набирая силу, перепрыгивает с груд новенького обмундирования на связки стрел, с шеренг копий на бережно увязанные пучки заготовок для луков. Когда мы вылетаем из ворот, шевалье де Кардига и сьер Габриэль уже в седлах. Лотарингский Малыш запрыгивает на коня, как дикий барс, и тут же исчезает из вида.
– Быстрее! – кричу я, заскочив в седло. – Сейчас здесь все взорвется!
Не успеваем мы проскакать шестисот ярдов, как почва под ногами идет ходуном, будто мы вновь очутились на палубе корабля. Мне в спину словно саданули боевым молотом, и я лишь каким-то чудом удерживаюсь в седле. Позади грохочет так, что у меня вот-вот лопнет голова, корчась от боли, я зажимаю уши. Замерли, растопырив ноги, кони, испуганно ржут, вращая налитыми кровью глазами. Я оглядываюсь: слетевший с лошади парижанин поднимается с земли, держась за бок, лицо побагровело, плащ разорван. Здание арсенала медленно вспухает, из проломов в стенах бьют языки пламени, и оттого мне кажется, что из-под земли встает, упираясь головою в небо, гигантский дракон. На побережье Ла-Манш будто проснулся действующий вулкан, еще один в дополнение к тем шестистам, что уже уродуют лик континентов. Столб пламени и дыма вырастает до небес, заставляя весь город содрогнуться в ужасе, а рев и грохот так чудовищны, что воспринимаются уже не ушами, а всем телом.
Наконец почва перестает трястись, и застывший в ужасе Саутгемптон расцветает пламенем многочисленных пожаров. Отовсюду доносятся панические крики и призывы о помощи, тревожно звонят церковные колокола, душераздирающе воют собаки, жалобно мычат коровы. Истошно кукарекают петухи, обманутые вставшим над городом заревом, бушующее пламя расцветило улицы всеми оттенками багрового. Я еду в самом центре этого ада, даже не пытаясь сдержать довольной улыбки. По всему выходит, что Рождество в этом году удалось.
Выехав за город, мы останавливаемся.
– И что теперь? – горько спрашивает наваррец. – Ну, подожгли мы хранилище корабельного леса, уничтожили арсенал с запасами оружия на целую армию, но цели-то своей так и не достигли!
– Наверняка нас запомнил кто-то из солдат, которые охраняли арсенал или хранилище древесины, – сдержанно замечает Жюль де Фюи. – Вряд ли мы смогли перебить всех, наверняка кто-то спрятался в темноте. В город нам возвращаться нельзя.