Орден Прометея
Шрифт:
– Ну, что вы… – засмущался сбитый с толку монах, собирая разбредшиеся мысли. – Заходите, поговорим, конечно…
Они просидели до утра. Не перебивая, Ротмунд слушал, кивал, изредка задавал вопросы. Главное, что его интересовало в новом настоятеле – его отношение к людям, к пастве. Он просил пересказать некоторые моменты проповедей, они обсудили избранные фрагменты святых книг.
– …Я стараюсь быть наставником для горожан, донести до них слова великих истин, воспитать в них смирение и веру в будущее.
– Прежний настоятель предпочитал стращать их картинами Конца Света.
– Нет, ни в коем
– Председатель Совета был у меня вчера в гостях. Он заставил меня поклясться, что я непременно навещу вас. Но он сказал больше – вы наделены свободомыслием. Местные жители склонны узреть в свободомыслии признак порока. Вы считаете себя порочным?..
Маркус не был готов к такому повороту беседы. Неожиданно, он густо покраснел.
– В частных рассуждениях вы оспариваете догматы веры. Вы отмечены здравым рассудком, пытливым и бунтарским. Вы не признаете двуличия в том, что ваши слова, обращенные к простым ремесленникам и солдатам сильно разняться с тем, что от вас узнали председатель Совета и судья?..
Молодой священник задумался, как бы половчее ответить. Наконец, медленно выговаривая слова, возразил:
– Я стараюсь дать людям то, чего они более всего нас свете желают получить. Чернь тянется к свету истин, она слепо верует, а знатным горожанам, прежде всего, необходимо доказать необходимость веры.
– Ах, как складно! – неестественно восхитился Ротмунд. Впрочем, это могло и показаться Маркусу: в прозрачных глазах гостя не прятались ни ложь и ни язвительность. Улыбаясь, он плотно сжимал губы, вероятно, по привычке скрывать острые клыки. Потому мерещилось, что он улыбается по принуждению.
– Вы считаете это обманом? – осторожно нащупывал почву, вдруг ускользнувшую из-под ног, Маркус.
– Нисколько, – продолжал раздирать в улыбке бледное лицо граф. – Ведь вы действуете во благо?.. Ведь вы просто доступным языком растолковываете постулаты Веры?..
Маркус спросил себя, а так ли это на самом деле. И нашел разом в себе и оправдания, и упреки.
Ротмунд предугадал замешательство. Возможно, он даже рассчитывал на такой эффект. Он тут же поднялся, откланялся:
– Спасибо, что смогли перебороть себя и подарить мне этот чудный разговор. Если вы не против, я приду еще?..
– Да-да, конечно…
И начальник налоговой полиции ушел, оставив после себя страшный погром в мыслях и чувствах аббата.
Да, он вернулся на следующей неделе. И они вновь провели ночь в беседе о трактовке священных текстов, о праве указывать верующим их ошибки, об искажениях и неточностях, неизменно вкрадывающихся в речь и в восприятие речи слушателями. На этот раз Маркус был вооружен лучше, бойко отражал атаки, словно школяр, выучивший урок. И опять попал впросак к окончанию беседы. И снова обдумывал и взвешивал, оценивал свою недельную работу.
Маркус ожидал прихода графа как явления строгого экзаменатора, а предрассветного исчезновения – как знака, что ему отведена еще неделя на исправление ошибок. В какой-то мере, Маркус передал Ротмунду привилегии совести.
Эти беседы и развлекали, и пугали, но не могли оставить равнодушным. Они безжалостно рассекречивали изъяны и вытаскивали их на поверхность, исследовали и оставляли там распространять кричащее укором зловоние. Их нельзя было забыть, похоронить, их обязательно надо было исправить. Поначалу было трудно. Маркус с удивлением обнаружил, что атрусское учение превратило его в ленивого схоласта, и вновь вдохнуть жизнь в дряблое тело церковных постулатов, не повредив чистоте их изначального смысла, удавалось не всегда.
Однажды, два месяца спустя, Маркус завел речь о нравственности и границах общепринятых норм. Полуприкрыв веки, граф Ротмунд слушал его, ничем не препятствовал развитию мысли. Даже не задавал вопросов.
Маркус слышал отзвуки собственной болтовни и терялся в собственных предчувствиях. Он и не осмеливался быть откровенным до конца, и навредить завязывающемуся покровительственно-дружескому тону отношений, и нечаянно обмануть себя, выдав желаемое за действительное. Он осекся на середине нового предложения. Промямлил:
– Вы служили в армии. Вы должны знать.
Ротмунд светло улыбнулся после долгого молчаливого разглядывания лица Маркуса.
– Да, я помню… 'Любовь вместо войны'. Эта песня, кажется, до сих пор популярна?..
Маркус окончательно смутился. Проклял жадность души человеческой и тщательно избегал, обходил эту тему в дальнейшем. Да, до годовщины своего приезда в Ротебург.
Маркус любил свою работу, свой приход. Он слыл образцом монашеского служения. Не пьянствовал, не злословил, соблюдал все посты и обеты. Был скромен, тих и прилежен в исполнении обрядов. Народ не нарадовался, так же как и аббат Проген из Вольфгартена. Только вот по Городу упорно ползали слухи, что, ой, не спроста он водит дружество с Ульшем Ротмундом. А, так как ни одна живая душа в Городе не ведала, чем они заняты каждую ночь на вторник и пятницу, плодились самые невероятные истории.
И вот, ровно через год, беседа споткнулась о старый камень.
– Скажите, Юлиус, вы когда-нибудь кого-нибудь любили?..
– Почему вас это интересует? – расслабленно отозвался граф.
– Вы невыносимо загадочны для меня. Кажется, целый год имею приятную возможность обсуждать с вами все на свете, а о вас до сих пор мне неизвестно почти ничего.
Ротмунд согласно закивал, устремив взор поверх глаз монаха, на каменную кладку стены.
– Вы верно говорите. Но мне не хотелось тревожить вас своими тяготами. Каждый человек имеет право не пускать к себе в душу чужие печали, и дело тут не в черствости и сухости, в нежелании понять другого. Вам по долгу службы приходиться ежедневно освобождать людей от коросты грехов. К чему выслушивать еще и мои жалобы?.. Да я и позабыл привычку открывать людям свои думы. Я редко обладаю роскошью общения, вот так вот, запросто, без оглядки на то, что будут неверно истолкованы мои слова.
У Маркуса аж сердце заныло, потому что он чувствовал точь-в-точь то же самое!
– Вы, наверное, желаете насытить любопытство касательно моей частной… жизни? Сравнить услышанное с реальным положением дел?.. – терпеливо и неторопливо, в обычном темпе их ночных бесед, выяснял предпосылки Ротмунд, и его волшебные глаза искрились в свете лампы.
– Да, – не без труда согласился Маркус. – В какой-то мере я постоянно отмечаю, как перекликаются наши с вами взгляды, сужденья, образ… жизни даже.