Орден Прометея
Шрифт:
К его описанию очень подходило слово 'средний': среднего роста, на вид – среднего возраста, среднего телосложения, волосы средней длины, даже лицо какое-то среднее, незапоминающееся. Запоминались только глаза – прозрачные, с непривычным, бледно-красным цветом радужки, влажно-блестящие, чуть выпуклые, казалось, фантастически огромные и манящие, завораживающие. А когда он говорил, невольно взгляд приковывал к себе его рот. Если бы в зал тогда пришел инквизитор и спросил бы у собравшихся людей, что они чувствуют, то они бы в один голос ответили, что граф-де наверняка наложил на них какие-то чары. Короче, одного вида Ульша было бы достаточно для наскоро состряпанного обвинения во всевозможных 'сношениях с Нечистым'. Но народ собрался деловой, здраво рассудил, что этому дяденьке пальчиком грозить не стоит, неровен час, откусит: загнанный в угол, успеет захватить с собой в Царство Мертвых немало добрых ротебуржцев, – и задумался о заключении нового договора на новых условиях о разграничении полномочий графа и выборных представителей общественности.
Всю кашу чуть было не испортил тогдашний судья. Он затеял с графом полемику на счет земельного права и сроков валидности древних документов. Суть разногласий сводилось к тому, что судья не признавал значимости того самого 'Договора о найме…' от 865 года, утверждая, что за прошедшие три столетья сильно изменились сами люди, их менталитет и цели, а потому такие древние обязательства теряют цену и лишь тормозят дальнейшее развитие общества. Затем спор скатился до угроз, что ежели граф немедленно не уберется вон, то у судьи есть связи при дворе и одного росчерка пера будет довольно, чтобы стянуть к замку войска. Не будет же граф воевать с целой армией? Или он вырастил себе на защиту полчища гнусных кровососущих тварей?! Далее речь судьи и вовсе растеряла видимость взаимной вежливости, унизившись до матерной брани. Горожане с ужасом наблюдали за нападками судьи, не зная, что и делать – мешок на голову, на двор и в колодец?.. но другого сведущего в Законе человека в городе не было. Да и неловко как-то, все-таки пожилой уважаемый гражданин… Ждать, пока у графа лопнет терпение, тоже не хотелось, слишком уж зыбкими были и молодыми демократические принципы этого поколения горожан, а затаенный страх перед неизведанным – слишком силен. Выручил всех священник часовни святой Катарины-Молельщицы. Он взял слово, и всем стало значительно легче. 'Как скажет – так и поступим' – мысленно решили ротебуржцы.
'Церковь своего не упустит!' – отметил про себя Ротмунд, забавляясь всеобщей сумятицей и кислыми лицами горожан. Явной сиюминутной опасности он не чувствовал, а выкрики разъяренного судьи его не волновали. Он давно наблюдал за 'брожением умов', он следил за ростом и бурным развитием города, в конце концов, он слишком долго жил на этом свете, чтобы не понимать, кто на чьем поле играет из здесь присутствующих, и что в корне всех, пускай чисто политических или религиозных на первый взгляд конфликтов, лежит золото, много червонного звонкого золота. Он был абсолютно прав. В этот раз причина крылась в борьбе за управление налогообложением. Если бы налоги контролировал не граф, которому деньги в личное пользование как-то и ни к чему были, всегда оставалась бы лазейка для утечки и составления баснословного капитала. Можно повысить налоги. Придумать новые. Народ все стерпит, им можно сочинить мудреное обоснование возникновения новых налогов. Граф воочию представил тонущую в пустоте цепочку сменяющих друг друга взяточников, наживающихся за счет обворованных налогоплательщиков. Грустно покачал головой. Он, может быть, и 'гнусный кровопийца', но до сих пор не был в тягость никому, кроме самого себя. Нет, уходить запросто, по первому требованию какого-то самодура он не собирался. Но надо было выждать, не сорваться. И он внимательно выслушал поднявшегося отца Бенедикта.
Священник убедил всех в том, что наилучшее решение – разрешить рыцарю, графу Ульшу Ротмунду, призванному в 865 году охранять поселение Ротебург и управлять его хозяйственными, законодательными, судебными и военными делами, владеть замком Ротмунд и проживать в нем, а также пользоваться свободой передвижения, ведения частной переписки, торговых операций и т.п. и т.п. Следует также признать его почетным гражданином Ротебурга, дабы в должной мере оценить его заслуги как мудрого руководителя, вполне оправдавшего возложенные на него надежды. Также необходимо отметить его бесспорный талант в урегулировании разногласий и распоряжении налоговыми сборами, посему граф Ульш Ротмунд продолжит заниматься этими богоугодными и человеколюбивыми делами. То есть, официально рыцарь Ульш, граф Ротмунд, назначается главным мировым судьей города Ротебурга и начальником налоговой полиции. Также он является полноправным хозяином в своем замке, в рамках законов Королевства Эрбенгот, и только ему подчиняется начальник замковой стражи. Но, и это главное, до чего договорились в ту ночь горожане, все остальные дела города находятся в ведении и управлении Совета Города, Святой Церкви и Вольного Суда.
С того дня казнить и миловать, судить, штрафовать, насылать проклятья и отпускать грехи, клеймить и ссылать, награждать героев и призирать убогих, планировать строительство города – стало уделом разнообразных гильдий, управлений и ведомств. С одной стороны, ушла лишняя головная боль графа Ульша. Потому как, если все хорошо – ротебуржцы себя не нахвалят, если возникают неурядицы – виноват граф Ротмунд. Но теперь он оказался изъят из общественной жизни города и сильно потеснен подрастающей элитой управленцев. Правда, горевал граф Ульш по этому поводу недолго и несильно. Он оставался значимой, даже легендарной фигурой для Ротебурга, и, главное, его положение упрочилось благодаря непреложному авторитету Церкви. Народ не понял, с какой радости священник выступил на стороне пр'oклятого Богом и лишенного Его милости человека, вынужденного скрываться от всех в крепости, которая стала ему тюрьмой, и только ночь может сгладить его страдания, потому что солнце, друг всех земных существ, несет ему боль и смерть. Пошушукались по углам, посмаковали события и мало-помалу утихли. А Церковь получила полгода спустя положенную десятину. То есть, может, десятина и была явлением обыденным для других городков Эрбенгота, но только не для этого. Здесь Церковь испокон веков пользовалась уважением, но не уплатой мзды. Она существовала исключительно на щедрые пожертвования. И вот те на: десятина! Народ поволновался, конечно, для порядку, но быстро смирился с нововведением…
Да, всё в этом мире продается и покупается. Разве что, кроме братской любви…
ГЛАВА ВТОРАЯ.
ЛАЗАРЬ В ГОРОДЕ
Утро было как обычно. Сизые тучи плыли над городом, чуть не задевая брюхом шпиль ратуши. Шел дождь, но и без того промокший до нитки путник не ускорял шаг. Он не ехал верхом ни на лошади, ни на осле. У него и денег не было ни гроша. И везти ему было нечего – все его имущество он нес на себе: серый плащ, узкие черные штаны, сандалии на деревянной подошве, коричневая рубашка. Все самое ценное – за пазухой. Там лежала бумага, заверенная зеленой печатью со знаками креста и меча. Это было удостоверение личности на имя Лазаря, посланника Великой Инквизиции по особым поручениям. Оно открывало любые двери и развязывало любые языки. Кроме бумаги, еще одна ноша отягощала Лазаря. Да, маленькая металлическая трубка с припаянными барабаном, ручкой и спусковым крючком. Изобретатель сего никогда не вернется домой из казематов Священной Инквизиции, зато Лазарь чуть-чуть приблизился к Богу благодаря этой чудесной вещице. Право выбирать между жизнью и смертью теперь перекочевало рабу Божьему Лазарю. С вещицей он сдружился и управлялся с ней ловко. Огромным плюсом для него являлось неведение окружающих, что подобная штуковина содержит в себе семь смертей. Да, семь смертей вошли тихим утром в город…
Он остановился в таверне 'Веселящий шнапс', снял комнату на втором этаже и, не позавтракав, отправился на разведку. Его, как приезжего, интересовало всё – кто чем живет, занимается, кто в городе наиболее влиятельные люди, что любопытного происходило за последний месяц. Народ Ротебурга говорлив и ласков с незнакомцами, так как твердо верует в то, что такие прожженные плуты, как ротебуржцы, обведут вокруг пальца любого и поимеют от того немереную выгоду. К обеденному перерыву город облетела весть, что путешественник в сером плаще расспрашивает про осквернителей могил и колдунов. Так как поведать что-либо вразумительное на данную тему горожанам было сложно, они с радостью переключали разговор на начальника налоговой полиции, графа Ротмунда. Ну, и далее, по кругу – про аббатство Вольфгартен, брата Маркуса, доктора Хехта, экзорциста Константина и палача Анри. Далее – о прибыли питейного заведения, будущем урожае, вчерашнем урагане, смешном случае у Восточной заставы… на этом обычно беседа прерывалась, Лазарь благодарил и растворялся в толпе.
Так прошел день. К вечеру пересуды улеглись, о чужаке забыли за свежими новостями минувшего дня. Ночь была сырой, глухой и безлунной. Она поглощала звуки и скрадывала шум. Что творилось той ночью на кладбище Фалленгард – неизвестно. На утро там были найдены три трупа в черных рясах с капюшонами, на груди у каждого был вышит красным шелком череп с оскаленными в крике челюстями. Рядом валялись заступы и лопаты, испачканные в земле. Две могилы были разрыты, из одной наполовину вытащен гроб с телом усопшего. Работа была явно прервана на середине, и неудачливые гробокопатели убиты. Что за неведомая сила застигла их? Ни синяков от удушения, ни следов от ударов дубины, ни ран от кинжала или рапиры. Горожане, разгоняемые полицией, сошлись во мнении, что либо это кара небес, и некромантов поразила молния, либо граф Ротмунд опередил палача Анри и, не дожидаясь суда, прикончил преступников в свое удовольствие. Сошлись на том, что, по-любому, еретики заслужили наказание.
День пролетел незаметно, в обычных хлопотах и делах. Болтали много, но только повторяли и без того скудные факты да досужие вымыслы. На месте происшествия побывали председатель городского Совета Орелий Линтал, начальник сыскной полиции Максимилиан Харт и доктор Тома Хехт. Они осмотрели тела убитых, посовещались шепотом и оставили все, как есть.
Стемнело. Аббат Маркус с масляным фонарем, как обычно, перед тем, как закрыть главные ворота на ночь, совершал обход сада, что прилегал к часовне Катарины-Молельщицы. Между деревьями пролетали светлячки, сильно пах шиповник. На синем небе пока не было звезд, но погода обещала быть ясной и солнечной. Все было в порядке, и Маркус уже взялся за тяжеленный засов, как створка деревянных ворот легонько приотворилась. В щель протиснулся незнакомец, с ног до головы закутанный в серый плащ. Не проронив ни слова, он вытащил из-за пазухи бумагу и протянул аббату, но не отдал, а держал до тех пор, пока Маркус, подсвечивая себе фонарем, не прочел ее до конца. Аббат пропустил гостя с вежливым поклоном в сад и закрыл за ним ворота. Молча и быстро они прошли по аллее к приземистому зданию часовни, миновали его и с черного хода спустились в полуподвал, где находилась келья Маркуса.
Они расположились в помещении с низкими потолками, заставленном шкафами с книгами. Келья неправильной формы, напоминавшей вытянутую каплю, чья овальная часть являлась входом, а заостренная – кончалась тупиком, служила сносным жилищем своему хозяину. Лазарь презрительно покосился на жесткое каменное ложе, заменявшее святому отцу постель. Вероятно, оно осталось здесь от какого-нибудь основателя-великомученика. Зачем терзать себя подобным неудобством нынешнему аббату – Лазарь не понимал. Они сели за грубый стол, сколоченный из досок примерно в то же время, что и вытесано ложе. Аббат поставил путнику кувшин кваса и тарелку белого хлеба.