Орден Сталина
Шрифт:
– Молчи, сука, а не то разнесу мальчишке голову.
Впрочем, если б юная нянька и успела позвать на помощь, вряд ли от этого была бы польза. В середине дня коммунальные жильцы, заселившие бывший доходный дом, почти все были на работе, а те, которые не были, наверняка не услышали бы криков сквозь толстые стены старинной постройки.
Повернув голову, Настя как-то странно глянула на сотрудника ГПУ, который вошел в квартиру первым – и не направился к черному ходу, а остался возле парадной двери и тщательно запер ее. Коля подумал, что его бабушка назвала бы этого мужчину представительным.
«Нравится он, что ли, ей?» – изумился мальчик Настиному вниманию к пустоглазому. А тот, явственно показывая, что именно он тут главный, скомандовал двоим «гэпэушникам»:
– Проверить здесь всё, живо! – И те кинулись по комнатам.
Еще один чекист по-прежнему прижимал наган к голове Коли, которому, впрочем, так и не стало по-настоящему страшно. Смерти он никогда не видел и в ее существование не верил; она была для него сродни фантазиям мистера Уэллса. Мальчик сжал покрепче Настину руку и произнес, пытаясь копировать грозную бабушкину интонацию:
– Вы не имеете права здесь находиться! Покажите орден! – Он, конечно, имел в виду – ордер.
Настя попробовала шикнуть на Колю, а мужчина с наганом только ухмыльнулся.
– Ишь, волчонок, буржуйский выкормыш! Того и гляди – укусит!..
Если б он этого не сказал, дальнейшие события могли бы повернуться по-другому. Самому Коле и в голову бы не пришло кусать человека, пусть даже бандита; но, раз это было сказано, то, стало быть, являлось возможным.
– Григорий Ильич, да что же это… – заговорила вдруг Настя, обращаясь к тому – с гладким лицом; и вновь закончить ей не дали.
Тот, кого она назвала Григорием Ильичом, наотмашь ударил ее по лицу, и Настя, выпустив Колину ладонь, повалилась на пол – с губами, разбитыми в кровь. При этом сотрудник ГПУ, державший на мушке Колю, решил выказать усердие перед своим начальником. Едва девушка упала, он со всего маху ударил ее обутой в сапог ногой: сначала – в бок, а потом, когда от боли Настя скорчилась на полу – в живот.
Тут-то всё и случилось.
Держать оружие приставленным к голове одного человека и при этом избивать ногами другого – невозможно; мерзавец поневоле отвел от головы мальчика руку, в которой был зажат наган. И Коля – словно только этого он и дожидался, – схватил другую руку чекиста и впился в нее зубами, стискивая их, прокусывая насквозь мясистый треугольник между большим и указательным пальцами.
Укушенный завопил, выронил наган и с такой силой взмахнул левой рукой, что из кармана его пиджака выскочило и рассыпалось по полу с десяток подсолнуховых семечек. Коля отлетел метра на два и врезался в стену спиной и затылком, так что в голове у него вспыхнули фиолетовые искры. Однако этот взмах был ошибкой. Если бы сотрудник ГПУ попытался разжать Колины зубы – или заставил бы мальчика сделать это, угрожая, скажем, убить Настю, – то, конечно, не понес бы такого ущерба. Силой своего
Обливаясь кровью, забыв про Настю, про свой наган и даже про своего страшного шефа, укушенный кинулся к ребенку – и, вероятно, убил бы его на месте, забил бы насмерть. Но тут до Колиного слуха донеслись – приглушенные, будто проходящие сквозь слой ваты, – слова Григория Ильича:
– Не смей его трогать! Надо сперва выяснить, насколько он пригоден для Ярополка.
И гладколицый склонился к мальчику, держа перед собой на ладони пачку папирос. Коля невероятно изумился: он решил, что бандит из ГПУ сейчас предложит ему закурить. Но вместо этого Григорий Ильич произнес – вкрадчиво:
– Покажи дяде, что ты умеешь. Выбей у меня эту пачку из руки – только не касайся ее.
Коля смотрел на папиросы секунду или две, а затем его сознание померкло – разом, словно опущенная в воду свеча.
3
К счастью, тьма под деревьями, сомкнувшими кроны над дачной скамейкой, из серой уже превратилась в фиолетовую. И Колин отец не заметил того, что творилось с его сыном. Помолчав некоторое время, Николай как ни в чем не бывало проговорил:
– Есть еще кое-что, папа…
– Ну, я так и думал, что ты чем-то одним не ограничишься. Что там еще у тебя?
– Видишь ли, – Коля вздохнул, зная, что ступает на крайне зыбкую почву, – есть в деле «Горького» кое-какие детали, которые меня смущают. Во-первых – ты и сам это заметил, я думаю: тот человек, о котором Ягода писал Сталину, и мнимый дядя Тани Коровиной – одно и то же лицо. Не странно ли?
Колин отец мысленно изругал себя за то, что упомянул фамилию Семенов, рассказывая о докладной записке Ягоды.
– Если это во-первых, – по папиному тону Коля понял, что тот и впрямь сложил два и два, но не желает обсуждать получившийся результат, – то что будет во-вторых?
– Во-вторых, в тот день я на Центральном аэродроме видел этого человека – в бинокль, и кое на что обратил внимание.
– И как ты понял, что это он, в смысле, Семенов?
Колин отец так никогда и не узнал о происшествии, случившемся с его сыном летом 1923 года. Только удивился, с чего это Вероника Александровна вдруг съехала со своей шикарной квартиры на Каменноостровском – перебравшись, правда, в квартиру не худшую: на Гороховой улице (примерно посередине между прежней резиденцией ленинградских чекистов и домом, где когда-то жил Распутин).
У Коли имелся ответ; его отец не знал, что такогопросто не могло быть.
– Я видел фотографию Семенова в газете – с подписью, – быстро, чтобы поскорее разделаться с ложью, проговорил студент МГУ и тотчас продолжил: – На моих глазах он подложил свернутый листок бумаги в сумку женщины-кинооператора. Полагаю, это и было письмо, которое Благин будто бы писал под диктовку манипуляторов.
Тишина воцарилась в саду госдачи; только цикады звенели в траве, да в отдалении выводил трели запоздалый соловей, так и не нашедший себе пары.