Орден Змей
Шрифт:
— Ничего себе!
— Баба Нюра! Отвечайте, кто вы такая?! — последний вопрос, подражая священнику, задал уже я.
Старуха рассмеялась своим осенним смехом.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезал священник, — заканчиваем балаган!
— Баба Нюр, а сколько вам лет? — всё же влез Генка.
— Восемнадцать, — не раздумывая, ответила старушка, вновь рассмеявшись, и будто даже помолодела. Не до восемнадцати, конечно, но я бы больше не дал ей ни триста, ни сто девяносто, и может быть, даже не девяносто, как прикидывал раньше. Вспомнив, как решил сожрать милую, в общем-то, старушку, мне стало неловко.
Там же в подземелье мы попробовали
Дальнейшие события этого и следующего дня остались в моей памяти отдельными эпизодами, сплетенными между собой тянущей душевной болью, заплаканными глазами моей сестры, запахом ладана и восковых свечей, полумраком церкви, участливыми лицами ломокненцев, вбивавших в мою голову слово «сироты», тяжелым сном с выматывающими снами про Ормара, чтением неусыпающей Псалтыри по очереди с Ильей Шамоном и другими, плачем бабы Нюры.
Еще неделю назад я узнал, что старушка была при кладбищенской церкви постоянной плакальщицей, не пропускавшей ни одни похороны. Она плакала, рыдала, причитала над гробами уходивший в мир иной горожан. К ней присоединялись родственники усопших, и плач тянулся вверх, вместе с дымом кадила и заунывным пением «Со святыми упокой». Сегодня Ломокна хоронила шестнадцать погибших на Дне мертвых.
Немного встряхнувшись в подземелье, я вновь погрузился в тупую отрешенность, и сам не заметил, как к концу недели мы с сестрицей оказались у Заморовых. Родители Генки приняли нас в свой дом, вызвавшись быть нашими опекунами, что и было утверждено решением Ломокненского сиротского суда.
Как мне объяснили, наш дом на Ломокненской улице будет продан с аукциона, а деньги пойдут на наше содержание и образование. Из родительского дома в жилище булочников перевезли кое-какие личные вещи, но в основном вся обстановка и мебель осталась там, в моем счастливом и беззаботном детстве.
Я поймал себя на этой мысли, когда Николай Иванович Заморов и его жена Ефросиния пытались в очередной раз вывести меня из оцепенения. Не отставал от них и Генка, придумывавший кучу разных занятий, к которым я был совершенно равнодушен. Пыталась заговаривать со мной и его старшая сестра Александра, бывшая года на четыре старше нас с Заморышем. Почти взрослый брат Виктор постоянно пропадал в пекарне и булочной, и лишь похлопывал меня по плечу, приговаривая, чтобы я держался. Младший брат — Леша — возраста Машки, около пяти лет, занимал своими детскими играми сестру.
Мне стало стыдно, что столько чужих, в общем-то, людей, пытаются окружить меня заботой, а я принимаю это как должное, совершенно забыв про маленькую сестру, которой так нужна моя помощь. Поэтому, сделав над собой усилие, я постепенно стал втягиваться в жизнь в своем новом доме. Заставлял себя двигаться, разговаривать с окружающими, играл с сестрой…
В доме Заморовых на Владимирской улице нам с Машкой выделили комнату на втором этаже, до того бывшую кабинетом отца семейства. Но она мало использовалась по прямому назначению, как рассказывал Генка, только иногда отец запирался там и сводил дебет с кредитом. Так что теперь в комнате, выходившей на спускавшуюся к реке улицу, стояло две кровати, большой шкаф, на стенах висели полки, сейчас очищенные от хранившихся там бумаг. А перед окном остался стоять деревянный стол, похожий на тот, что был в доме отца Спиридона, такой же резной и с зеленым сукном. Сначала его хотели вынести: места в комнате оставалось мало, но потом решили, что мне скоро поступать в гимназию, и потому оставили для занятий.
Если выглянуть в окно и посмотреть направо, то можно было видеть Смоква-реку с живым мостом и пристанью, с множеством рыбаков на берегу, а за рекой вдалеке синим и золотым переливались купола церквей Рорбеневского монастыря. Напротив дома Заморовых, на противоположной стороне неширокой улицы, тянулся такой же ряд двухэтажных домов, спускавшихся к реке, а слева дома упирались в Няптицкую башню ломокненского кремля.
Сами стены кремля, как и некоторые башни, были уже разрушены, другие прямо на глазах обваливались сами по себе — никто не следил за древней постройкой, да и зачем? Из кремлевского кирпича можно было построить очень хорошие дома.
— Мой прапрадед этот дом из Свибловой башни построил, — хвалился передо мной Генка.
— Ничего себе! Весь дом целиком? — я окинул глазами двухэтажную постройку, с общими стенами с таким же домами справа и слева.
— Ну, не весь прям, — смутился парень, — а подвал и часть первого этажа точно из башни. Вот, смотри. Мне дед рассказывал, когда башню рушили, то много охотников до кирпича нашлось. Так что на половину первого и второй этаж пришлось материал закупать у кирпичников со Старо-Кирбатской улицы. Вот, смотри.
Мы стали изучать кирпичи дома. С дворовой стороны дом не был оштукатурен и, забравшись немного по лестнице, мы сравнивали кирпич. Вот в середине этажа одна кладка — кирпич там большой, широкий, длинный. А вот явная граница, переход — кирпич совсем другой, меньше, и не такой бордовый, гораздо светлее.
— А подвал тоже из крепостного кирпича?
— О, там не только кирпич, еще камень. Свиблова башня была круглой, снаружи кирпич, а внутри — белый камень. Пойдем, покажу.
Мы спустились в подвал. Вход в него был отдельный, снаружи, также с дворовой стороны дома. Поднималась широкая прямоугольная крышка и открывала спуск из каменных ступеней. Вспомнил наш подвал, в который надо было входить с кухни, подняв тяжелый люк, потом, зажегши свечу, спускаться по крутой лестнице. Быстро брать продукты, хранящиеся в холоде, и обратно. Долго внизу находиться было нельзя, иначе растает лед, который и создавал настоящий холод, в котором даже в самую летнюю жару можно было хранить любые скоропортящиеся продукты. Вновь накатила тоска, но я решительно скинул ее скользкую руку.
Как раз сейчас, когда весна начала входить в свои права после Дня мертвых, мы бы вынимали стали лед, выкидывая его прочь, и спускали большие куски свежего Смокварецкого льда, который прямо сейчас рубят на реке. В доме Заморовых постоянно теперь слышался треск и грохот с реки: вся Ломокна была занята обустройством своих холодильных подземелий. Зайдя с Генкой в подвал, я с удивлением увидел, как мало льда в их подвале. Да будь у нас так мало льда, то уже в июне всё бы растаяло, и продукты бы портились.
— И как вы продукты храните? — воскликнул я.
Генка непонимающие уставился на меня, а потом молча провел рукой, показывая, что на полках лежит много добра. И действительно, когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что все полки забиты мешками, банками, коробками. Подвал был больше нашего, но свободного места совершенно не было — всё забито разнообразной провизией. На крючьях висело даже несколько крупных туш мяса. Я прошел и прикоснулся к висящему мясу — холодное, аж пальцы сводят. Изо рта идет пар, я чувствовал, что замерзаю.