Орден Змей
Шрифт:
Надо ли говорить, что что-то подобное проходили все неустрашимые участники славного и знаменитого Ордена Змей. Мы могли пересечься друг с другом буквально на несколько минут только после учебы, и то не все. Шамон почему-то сторонился нас, только раз за всё время мы смоги выцепить его, придя к самой семинарии. Что-либо обсуждать с нами он не захотел, сказав, что ему срочно надо домой. Ваську вообще не видели, похоже, теперь пропадает целыми днями в кузнице.
Заморовы, Шамонкины, Старцевы и Лобановы теперь сообща выплачивали компенсацию аптекарю Юхневичу, назначенную Яковом Клоковым. Моим приемным родителям платить приходилось за двоих межеумков. Впрочем, Николай Заморов прямо мне объявил,
Во всем этом был единственный плюс. Я с Генкой по много раз проговорил все те сомнения, которые копошились уже тогда, в ту памятную ночь. Мы сошлись на том, что нам все эти странности не показались. Заморыш еще заметил, что не случайно Юхневич был укутан в китель полицейского пристава и скрывал рану от стрелы.
Вере было очень тяжело вспоминать ее неудачный пуск стрелы. Она хотела поразить пса, но из-за дождя тетива лука потеряла свои свойства, сам лук и стрелы тоже намокли, да и стрелять, пытаясь удержаться на заборе, было непросто. В итоге стрела угодила в грудь Юхневича. Барышня рассказывала и плакала, а мы как могли утешали ее, убеждая в том, что верим ей. Нам с ней обоим показалось, что стрела угодила прямо в сердце аптекарю, но похоже, это было не так.
— В любом случае — как бы он мог без медицинской помощи так быстро прийти в себя? — вопрошал Генка.
— Действительно, ведь врачей там не было, — задумчиво подтвердил я, — если было пробито легкое…
Заморыш вновь ткнул меня в бок, кивая головой на стремительно бледнеющую Веру. В тот день мы проводили ее до дома, пытаясь развлечь всякой чепухой, и это, кажется, даже получилось. От родителей, конечно, получили нагоняй и усиленные трудовые подвиги. В общем, чем больше вдумывались в происходящее, тем больше нестыковок и сомнений было видно.
Генка, слава богу, не оказался помешанным клептоманом. Он действительно хотел утащить пару книг, листов и рукописей, но только потому что они показались ему очень странными. В этих бумагах он увидел те же странные символы, что были на заборе Юхневича — песочные часы и прочее, в других были слова типа «ритуал», «жизнь и смерть», «орден», «захват времени». Всё это добавило уверенности Заморышу, что что-то не так с этим известным «своим добрым нравом» аптекарем.
От постоянных размышлений про Юхневича, который, видимо, икал теперь день и ночь не переставая, нас отвлекло происшествие, вновь живо напомнившее мне про родителей. Сначала мы услышали об этом на семейном ужине, а на следующий день разузнали подробности в гимназии. Вновь пьяный ямщик с пением гимна Российской империи наехал на толпу ломокненцев. Как итог — семь погибших и полтора десятка покалеченных людей.
Всё было как тогда, на День мертвых. Пьяный ямщик гнал лошадей, что есть мочи, и влетел в толпу людей, собравшихся на четверговый торг на Нижней площади. Зачем и куда он гнал, с чего так напился, кого вез — на все эти вопросы чуть не растерзанный толпой ямщик не мог дать вразумительного ответа.
Учитель истории в гимназии, Загорский, с которым мы уже были знакомы, благодаря поискам Зигрида (так-то история начиналась позже, с третьего класса) посетовал, что вот уже не в первый раз такое случается в Ломокне. «Два-три раза в год, а бывает, и чаще. Уж сколько не проверяли ямщиков, сколько не пытались предотвратить — ничего не помогает». Задумавшись, мы с Генкой поняли, что учитель прав. Действительно, такие наезды случались и раньше, просто как-то проходили мимо сознания. Раньше, до родителей…
И вот в воскресенье похороны. Снова Петропавловская кладбищенская церковь, действительно ставшая, как и предрекала баба Нюра, «моим храмом». Снова ряд богато и бедно украшенных гробов. Плачущие родственники, профессиональная плакальщица задает тон. Я читаю неусыпающую Псалтырь, дьякон кадит, отец Спиридон совершает отпевание. Всё тоже самое, всё, как и всегда.
А потом заболела Машка. Обычное дело. Все вокруг болели, осень с ее дождями и промозглым ветром принесла в город простуды. Почти всё семейство Заморовых слегло, я тоже шмыгал носом, но держался. У сестрицы поднялась температура, и сбить ее не получалось. Вызвали городового врача Золовского. Это был невысокого роста мужчина, полный, с толстыми проворными пальцами.
Видно было, что он вымотан множеством вызовов к больным. И хоть народ в городе предпочитал лечиться в основном народными средствами, всё равно врачей явно не хватало. Модест Александрович долго осматривал сначала младшего Заморова — Лешку, а потом и сестру Машу. Качал головой, выписывая рецепты.
Золовский пах лекарствами и дождем. С удовольствием угостился горячим чаем, да и от стопки водки не отказался. Его шприцы, трубочки, порошки и микстуры, какие-то странные железяки вызывали у меня подспудный страх. Генка же, заодно со всеми подвергнувшийся осмотру, хоть и был почти здоров, чуть не довел врача до инфаркта, пытаясь схватить всё это и осмотреть со всех сторон, беспрестанно задавая вопросы — «а что это? а это зачем?» Лишь пригрозив Заморышу душеспасительной клизмой, Модест Александрович смог освободиться от него.
Рецепт для младших детей был выписан в аптеку Юхневича в доме Тыровых.
— У него скидки на лекарства для детей, — заметил Золовский.
— Да как-то неудобно… после происшествия, — начала Ефросиния, но врач перебил ее.
— Слышал, слышал, хе-хе. Но вы не сомневайтесь. Идите к нему, здоровье детей важнее. У него всё качественное, — разубедил доктор мать семейства.
Заплатив Модесту Александровичу и долго благодарив его, Ефросиния сама сбегала за лекарствами для младшеньких. Как она рассказала нам, прилипшим с допросом, аптекарь сначала довольно холодно встретил ее, но потом, когда узнал, для кого лекарства, переменился. «Дети — это самое важное!» — горячо воскликнул Юхневич и стал собирать лекарства, удалившись в лабораторию. И действительно сделал большую скидку — почти на треть дешевле продав пилюли и микстуры.
На следующий день детям немного полегчало, но потом началось ухудшение. Вновь был вызван Золовский, удивлялся, что лекарства не помогают, выписал новые, но больным становилось всё хуже и хуже. Приходил отец Спиридон и соборовал Лешку с Машей. И родители, и мы не знали, как себе найти место. Температура не спадала, лекарства не помогали, у детей начался жар, они бредили.
Машка всё звала маму, папу и меня. Я сбегал в ближайшую церковь и молился, в остальное время не отходил от сестры и от Лешки, которого уже воспринимал, как младшего брата. Учеба и всё остальное было заброшено. Каждое мгновение я боялся, что сестра может умереть. Не мог представить себе, как переживу это. Ефросиния, похоже, вообще не спала несколько дней. Николай выглядел ненамного лучше. В эти дни я начал называть их мамой и папой вместо «тети» и «дяди».
Целый день сестру бросало то в жар, то ее охватывал озноб. Вновь пришло время давать лекарства. Я сидел на кровати и держал сестру за руку. Мои мысли еле ворочались, наступило какое-то отупение. Видел, как Ефросиния читает рецепт городового врача, как наводит микстуру, разводит теплую воду, чтобы запить микстуру, как с надеждой смотрит на градусник и грустнеет, как садится на стул рядом с кроватью, как наливает микстуру в чайную ложку, как одной рукой приподнимает голову Машки, а другой подносит ложку с лекарством к ее рту.