Орехов
Шрифт:
Тут автобус местного сообщения резко сбавляет ход. Водитель поудобнее перехватывает баранку, прощаясь с гладким асфальтом, поглубже вдавливается в сиденье. Автобус осторожно сворачивает, опасливо приостанавливается, точно нюхая широким носом первую громадную лужу, и со вздохом мягко переваливается, как через ступеньку, через первую рытвину дороги.
Дорога извилистая, узкая и скользкая. Водитель, впервые попавший с тяжелым автобусом на эту дорогу, чувствовал бы себя очень неважно, но когда водишь машину по этой дороге два раза в день туда и два раза обратно - это совсем другое дело. Заранее знаешь, где надо держаться
Вдали показывается первая остановка: крошечный островок в сплошном море дождя, дощатая будка с навесом на двух зеленых столбиках среди чистого поля. Водителю издали видно, как под навесом оживились, засуетились ожидающие, подхватывая с земли грибные корзины и ведра, все мокрые, в дождевиках, с подоткнутыми юбками, в резиновых сапогах.
Забрызганная грязью машина подкатывает с громом и лязганьем и останавливается, затихнув; слышны взволнованные голоса теснящихся пассажиров, хлопают разом обе автоматические двери, и водитель чувствует, как покачивается пол, пассажиры, спеша и толкаясь, набиваются, подгоняемые повелительно-насмешливым покрикиванием кондукторши Дины. Сам водитель Орехов сидит в это время, опустив для отдыха по швам руки, не оборачиваясь.
Снова хлопают, закрываясь, двери, машина мчится, разбрызгивая грязь по глянцевитой черной дороге. Водитель гонит, выигрывая нужные минуты у графика, и, пока люди копошатся у него за спиной, перестав толкаться, уже благодушно теснясь и устраиваясь в автобусе, где им кажется сейчас сухо и уютно после дождя, ветра и мокрого леса, он гонит машину, чуть придерживая где надо и снова нажимая где можно, внимательный, бдительный, неотступно следя за ее ходом, тяжелой рукой направляя, чуть-чуть прижимая к одной стороне руль, когда скользкая грязь начинает тянуть задние колеса к канаве.
Водитель всегда сидит спиной к пассажирам за перегородкой с толстым стеклом, и никто не видит его лица. Никто не замечает водителя, с удовольствием думает Орехов. Люди могут месяцами ездить на одном и том же автобусе и запомнить его цвет, форму капота, вмятину на бампере, обивку кресел, трещину на стекле, выучить наизусть объявление над окном, изучить характер и внешность кондукторши, но лица водителя никто не увидит ни разу. Сначала ожидающие торопятся вскочить в машину, потом видят только его спину за перегородкой и потом спешат сойти на своей остановке.
Дождь поддает с новой силой, "дворники" торопливо снуют влево-вправо по ветровому стеклу перед глазами, едва успевая стирать водяную муть. Впереди на опушке лесочка неясно возникает какая-то черная долгополая фигура и спешит наперерез машине, молитвенно или угрожающе воздевая руку с палочкой. Другая, маленькая фигурка выскакивает на шоссе.
Долгополая старушонка в облипшем на голове платочке и девочка машут автобусу, стоя на краю канавы. Грибники, наверное, с рассвета
Машина приближается полным ходом, и водитель уже видит лицо старушонки, она отчаянно машет кривой лесной палочкой на машину, как бы пугая и грозясь загородить ей дорогу, машет, точно корову загоняет, лицо ее принимает молящее, жалобное выражение, но в тот момент, когда она понимает, что машина проедет мимо, разом меняется, делается злобным, мстительным, она уже знает, что останется сейчас со своей тяжелой ношей, с хныкающей девчонкой на заливаемой ливнем дороге и долго будет топать эти длинные мокрые километры до дому, проклиная черта автобуса и многое другое заодно, и в эту самую минуту она замечает, что автобус чуть замедлил ход. Останавливается?.. Встал! С треском распахивается дверь, кондукторша, высунувшись, кричит: "Давай, бабка, живей, живей!" - и бабка, боясь упустить свое счастье, прямо по грязи, подталкивая перед собой девчонку, опрометью, спотыкаясь, почти падая на ступеньках, вваливается в машину.
Двери захлопываются, и машина спешит набрать снова скорость, чтоб наверстать потерянные минуты, и никто опять не видит лица водителя, который не оборачивается, сидя один в своей кабине.
Поселок за поселком остаются позади, и вот конечный путь длинного загородного рейса - Миткали. На деревенской площади последние пассажиры спеша расходятся во все стороны, попрыгав с подножек на мокрую землю. Машина плавно разворачивается в точности по дугообразным отпечаткам собственных колес от прежнего рейса, проехав мимо чайной и продмага. Остывает разгоряченный мотор. Тишина. Орехов распахивает дверь кабины, чтобы подышать воздухом, не спеша закуривает.
Кондуктор Дина, тонко перетянутая ремнем по форменной куртке, брезгливо перепрыгивает через белую глинистую лужу - она в хороших туфлях подходит к Орехову и протягивает ему большое румяное яблоко:
– Из нашего сада, бери, не стесняйся, у нас навалом!
Она вытаскивает из кармана куртки еще одно яблоко - поменьше. Обтерев его рукавом, надкусывает и с треском отламывает кусок крепкими белыми зубами. С полным ртом она небрежно усмехается:
– Кое-кто воображает, что ты все деньги пропиваешь. На самом деле этого нет.
– Еще чего?
– Орехов по очереди затягивается папиросой и откусывает от яблока.
– Может, ты копишь? Но этого тоже нет. Ты не жмот. А от компании отказываешься и лопаешь винегрет в одиночку.
– Ну дальше что?
– Неизвестно, хотя, скорей всего, довольно понятно. Кому-нибудь отдаешь. И всего верней, сдуру.
– Как раз коплю на путешествие в Сахару, - равнодушно сплевывая, замечает Орехов.
– Ничего похожего, - презрительно отмахивается Дина.
– Но себе отказываешь.
– А пошла-кось ты подальше. Пристала тоже!
– с раздражением Орехов хватается за ручку, чтобы захлопнуть дверцу, но Дина, привалившись плечом, не пускает.
– Потише!..
– Дина, задумчиво щурясь, смотрит на верхушку старого дуба во дворе чайной.
– Я тебя сперва почти ненавидела, Орехов, - она говорит, стоя спиной к кабине, так, точно он где-то сидит на крыше чайной.
– А теперь я просто влюблена в тебя, что ты за человек. Жалко, что ты старый.
– Очень удачно для тебя получилось, что я состариться поспел.