Орел девятого легиона
Шрифт:
Лиатан нагнулся над опустевшим ящичком из-под мазей, поднял глаза на Марка и отвернулся. Они нарушили собственные законы гостеприимства. Они преследовали своих бывших гостей, как дичь – но так и не нашли крылатого бога.
– Вернись с нами, – предложил вождь. – Вернись, чтобы снять позор с наших домов.
Марк покачал головой:
– Нет, нам надо попасть на юг до завершения года. Идите и забрасывайте шире сеть, может, и отыщете своего бескрылого крылатого бога. Мы с Эской будем помнить, что были вашими гостями. – Он улыбнулся: – Остальное мы уже забыли. Доброй вам охоты на охотничьих тропах грядущей зимой.
Воины свистнули своих лошадей, которые все это время спокойно стояли с закинутыми на шею поводьями, сели и поскакали обратно той же дорогой, что приехали. Марк некоторое время не двигался. Он стоял, пристально вглядываясь в уменьшающиеся фигурки в конце долины, и испытывал непонятное сожаление, рука его машинально поглаживала возбужденную лошадь.
– Тебе не хочется, чтобы орел оставался там, где мы его взяли? – спросил Эска.
Марк провожал взглядом еле видные точки.
– Нет, – ответил он. – Тогда он бы представлял угрозу границе… угрозу другим легионам. И потом, это отцовский орел, а не их. Пусть постараются удержать его. Я жалею только о том, что мы заставили испытать стыд Дергдиана и его братьев по оружию.
Они проверили поклажу, затянули на лошадях подпруги и двинулись дальше.
Вскоре озеро начало сужаться, а горы сдвигаться, они вставали уже буквально из воды. Наконец путники завидели деревню – горстку земляных лачуг в конце озера, скот, пасущийся на крутых склонах, прямые синие столбы дыма от костров на фоне сумрачных коричневато-лиловых гор.
– Пора мне заболеть лихорадкой, – и Эска без дальнейших околичностей принялся раскачиваться в седле из стороны в сторону, полузакрыв глаза.
– О, моя голова! – прохрипел он. – Голова моя горит!
Марк протянул руку и перенял у него поводья.
– Согнись побольше и качайся поменьше, – скомандовал он, – помни, у тебя голова болит от лихорадки, а не от выпитого меда.
Навстречу, как водится, высыпали мужчины и женщины, дети и подростки, их приезду на свой, сдержанный, лад радовались, их помнили с тех пор, как они проезжали на север. Эска совсем припал к шее Минны. Марк выбрал взглядом старейшину, поздоровался с подобающей почтительностью и объяснил, что прислужник его заболел и должен отдохнуть два, от силы три дня. Болезнь застарелая, возвращается время от времени, но быстро проходит после принятых мер.
Старейшина отвечал, что его дом к их услугам, как было и на пути туда. Но Марк покачал головой:
– Нам надо поселиться отдельно, пусть жилище будет неудобное, лишь бы крыша была над головой. И как можно дальше от ваших жилищ. Болезнь моего прислужника вызвана демонами в его животе, и мне придется изгонять их с помощью сильного колдовства. – Он помолчал, потом оглядел вопрошающие лица. – Вреда вашей деревне оно не принесет, но смотреть на это нельзя тем, у кого нет охранительных знаков. Вот почему нам надо поселиться отдельно.
В толпе переглянулись.
– Всегда опасно смотреть на запретное, – проговорила одна женщина, объяснение она приняла, как должное. Отказать в гостеприимстве они не могли, Марк знал законы племени. Жители деревни быстро посовещались и порешили, что коровник Конна, стоявший без употребления, самое подходящее место.
Коровник Конна оказался обыкновенной земляной постройкой, почти не отличающейся от жилых хижин, разве что она была не так глубоко вкопана в землю и посредине утоптанного глиняного пола не было очага. От жилых хижин коровник отстоял на достаточном расстоянии, и дверь располагалась под таким углом, что войти и выйти можно было, не привлекая ничьего внимания. Пока все складывалось удачно.
Жители деревни, считая, что с человеком, который умеет заклинать демонов, надо обходиться вежливо, приняли их как нельзя лучше: к наступлению сумерек лошади были уже накормлены, в коровник натаскали свежего папоротника, на дверь повесили старую оленью шкуру; женщины принесли Марку жареного кабаньего мяса, а Эске, который, лежа на куче папоротника, очень натурально стонал и бредил, – теплого овечьего молока.
Позже обитатели деревни ушли к своим очагам и постарались отвратить лица и мысли от одинокой хижины, за стенами которой творилось колдовство, а Марк с Эской плотно затянули вход шкурой и наконец свободно взглянули друг на друга при слабом свете камышового фитиля, плавающего в раковине с тюленьим жиром. Эска съел большую часть мяса, оно ему было нужнее для предстоящего. Несколько полос копченого оленьего мяса он засунул в свернутый плащ и встал, готовый к дороге.
В последнюю минуту Марк не выдержал:
– Будь проклята моя нога! Не ты, а я должен бы идти туда!
Эска покачал головой:
– Нога тут ни при чем. Будь она здоровой, все равно пошел бы я – так и быстрей, и безопасней. Ты бы не смог покинуть деревню и вернуться в нее ночью, не разбудив собак, а я могу. Ты бы не нашел дорогу в темноте через перевалы, где мы проходили только один раз. Это сумеет охотник: он родился и вырос среди охотников, это не дело солдата, недавно познакомившегося с лесом.
Эска протянул руку к маленькому коптящему светильнику, который свисал со стропил, и погасил его, защемив фитиль.
Марк отодвинул шкуру и выглянул наружу. Мягко чернели горы, вдали справа блестела золотая полоска света – щель в дверной занавеске одной из хижин. Луна скрывалась за горами, воды залива были чуть светлее гор, без малейшего блеска или сияния.
– Путь свободен, – сказал он. – Ты наверняка найдешь дорогу?
– Да.
– Тогда доброй охоты, Эска.
Темный силуэт выскользнул наружу и растворился в темноте. Марк остался один.
Он постоял немного в дверях, напрягая слух, но ничто не нарушало тишины гор, лишь еле слышно булькала вода там, где быстрый поток падал с высоты и вливался в озеро, а еще погодя проревел самец-олень. Убедившись, что Эска благополучно ушел, Марк опустил занавеску. Светильник он зажигать не стал, а долго еще сидел на папоротнике в полной темноте и, обхватив руками колени, размышлял. Единственным для него утешением служила мысль, что, случись беда с Эской, он очень скоро разделит его участь.