Орел девятого легиона
Шрифт:
Три ночи и два дня Марк сторожил пустую лачугу. Дважды в день какая-нибудь из женщин, отвернув лицо, ставила на плоский камень поодаль от входа жареное мясо и парное овечье молоко, иногда селедки, а один раз – золотистый ком меда диких пчел. Марк забирал пищу, а потом относил к камню пустую посуду. Через день в деревне остались только женщины и дети, а мужчин, как видно, вызвали в укрепленное селение. Сперва Марк колебался – не надо ли для правдоподобия создавать в хижине шум, но потом решил, что тишина будет внушительнее. Поэтому он лишь изредка испускал стоны или бессвязное бормотание, если кто-то проходил поблизости, напоминая, что внутри два человека. Остальное время он соблюдал тишину. Иногда он спал, но понемножку, так как боялся быть застигнутым врасплох. Большей частью он сидел днем и ночью перед дверью внутри лачуги и смотрел в проделанную в занавеске щелку на серые воды озера и крутой, усеянный валунами склон. Горы уходили так высоко вверх, что ему приходилось откидывать голову назад, чтобы увидеть зубчатые гребни и обрывки тумана, бродящего между вершинами и впадинами.
Как неожиданно нагрянула осень, думал Марк. Еще несколько дней назад лето медлило уходить, хотя вереск уже отцвел и горящие кисти рябины давно исчезли. А сейчас сразу наступила пора листопада, и ветер разносил по склонам запах прелой листвы, деревья в лощине оголились, и журчащий ручей покрылся золотом плывущих березовых листьев.
На третью ночь, вскоре после захода луны, чья-то рука без всякого предупреждения взялась за шкуру на двери. Марк, лежавший в кромешной темноте, весь напрягся и услышал еле слышный прерывистый свист – всего две ноты, как он всегда призывал Волчка. Марк испытал непомерное облегчение и тихо свистнул в ответ. Шкура отодвинулась, темная фигура скользнула внутрь.
– Все в порядке? – шепнул Эска.
– Все в порядке, – Марк ударил кремнем об огниво, зажег светильник. – А у тебя? Как прошла охота?
– Охота была добрая, – Эска нагнулся, опуская на пол что-то, плотно завернутое в плащ.
Марк бросил на сверток взгляд.
– Никаких неприятностей?
– Никаких. Только берег немного обвалил, когда вылезал с орлом. Но мало ли почему может обвалиться старый берег! Кто будет задумываться над этим? – Он тяжело опустился на папоротник. – Поесть найдется?
Марк взял себе за привычку каждый раз откладывать еду, которую ему приносили, и съедать ее потом, когда приносили следующую. Так что у него в старом горшке всегда оставалась еда про запас. Он достал ее и сел, положив руку на сверток, так много значивший для него; он смотрел, как насыщается Эска, рассказывая урывками, с полным ртом, о последних трех днях.
Марк узнал, что Эска перевалил через горы без особого труда, но к тому времени, как он добрался до Озера Многих Островов, уже светало, и ему пришлось затаиться в густом орешнике на целый день. Дважды за это время довольно близко от его убежища проезжали всадники, они везли с собой рыбачьи кожаные лодки и держали путь явно к укрепленному селению с намерением тоже коротким путем переправиться на ту сторону озера. И в руках у них были боевые копья. Едва стемнело, Эска покинул рощу и вышел на берег. До намеченного места оставалось не больше мили, он переплыл озеро без труда; там он прошел в дальний конец, пока не добрался до того выступа суши, где под берегом был спрятан орел. Достав орла, он вылез наверх, и вот тут-то берег немного осыпался. Потом завернул орла в мокрый плащ, который был привязан у него за плечами, и поскорей убрался оттуда, так как селение гудело, как растревоженный улей. Судя по всему, племя собирало войско. Все получилось просто, слишком просто.
Голос Эски звучал все невнятней. Он совершенно вымотался, поэтому, покончив с едой, растянулся на папоротнике и погрузился в сон сразу, как засыпает усталый пес после целого дня охоты.
Однако утром, еще не вышло из-за гор солнце, они были снова в пути. Подозрение с них было снято, но медлить не приходилось. В деревне нисколько не удивились внезапному выздоровлению Эски. Дело ясное: стоит выгнать у человека из живота демонов и тот будет опять здоровехонек. Путешественникам дали в дорогу вечного копченого мяса и провожатого до следующей стоянки – смуглого дичка, который был чересчур мал, чтобы идти с мужчинами на войну, и потому дулся, – и, пожелав им доброй охоты, жители отпустили их.
Дорога весь день была изнурительной, она теперь шла не по ровной долине, а круто вверх, к северу, в самое сердце гор, а потом на восток (насколько им удавалось выдержать взятое направление) – по узким перевалам между отвесными черными утесами, одетыми в вереск, огибая громадные горные уступы, переходя через голые каменные гряды, через саму крышу мира. Под конец характер местности заставил их опять повернуть к югу, там тропа пошла под уклон; пологий длинный спуск кончался далеко в болотах Клоты. Перед спуском провожатый простился; он отказался разделить с ними ночлег у костра и отправился назад тем же путем, каким привел их, неутомимый, как горный олень.
Они смотрели, как он идет: не торопясь, широким пружинистым шагом. Вот так он будет идти всю ночь и придет домой к рассвету и при этом не очень устанет.
И Марк, и Эска сами были уроженцами горных мест, но им было не сравняться с этим мальчишкой, не одолеть с такой легкостью все эти утесы и перевалы. Они повернулись спиной к высящемуся вдали Круахану и двинулись на юг, торопясь скорее попасть в более защищенную местность, так как в воздухе запахло бурей – на сей раз не грозой, а именно бурей, с ветром и дождем. Она их не очень страшила, страшнее был бы туман, но осенний ветер разогнал бы его. Лишь однажды в жизни погода значила для Марка так же много, как сейчас, – в утро атаки на Иску Думнониев, когда моросящий дождь мешал поднять сигнальный дым.
С последними лучами солнца они выехали к развалинам круглой башни – одной из тех странных построек, которые возвел давно забытый народ, – на самом краю света они торчали в вышине, как орлиные гнезда. Там путники устроились на ночлег по соседству со скелетом волка, обглоданным воронами.
Решив на всякий случай не разводить костра, они стреножили лошадей, натаскали себе папоротника и, набрав воды в котелок из горного потока, уселись спиной к крошащимся камням и поужинали жесткими стружками сушеного мяса.
Марк с наслаждением растянулся на папоротнике. Переход был изматывающий, большую часть, дороги пришлось карабкаться вверх пешком, ведя в поводу Випсанию и Минну, и хромая нога его страшно разболелась, несмотря на то, что Эска охотно помогал ему. Отдых был как раз кстати.
Перед ними к югу расстилалась холмистая страна, гряда за грядой уходили в голубоватую даль, туда, где тысячью футами ниже, в двух днях перехода, старая граница отрезала Валенцию от дикого края. Глубоко внизу, среди темных рядов сосен, северный рукав большого озера отражал пламя заката. Марк обрадовался озеру, как старому знакомому; они с Эской уже проходили вдоль него, следуя на север, почти две луны назад. Дальше их ждал прямой путь, думал Марк, больше не придется суетиться, сновать взад-вперед вдоль заливов и блуждать в окутанных туманом горах. Но почему-то его не оставляло суеверное чувство, что все идет чересчур легко, тревожило предчувствие беды. И закат тоже соответствовал его настроению. Он был великолепен! Пожар охватывал весь запад, над головой ветер гнал пылающие облака, которые казались громадными золотыми крыльями, прямо на глазах превращающиеся в алые. Все ярче пылал пожар, и вот запад преобразился в огненную печь с сидящим на ней багровым облаком, – весь мир, казалось, охватило пламенем, а вздымающаяся позади озера скала была густо-красной, будто облитая вином. Закат был сплошным предвестием бури, ветра, дождя, а может быть, и еще чего-нибудь похуже. Марку вдруг почудилось, что густо-красный цвет – это не цвет вина, а цвет крови…
Он передернул плечами и обругал себя дураком. Просто он устал. Устал он, устал Эска, устали лошади, да и буря близится. Счастье, что у них есть на ночь укрытие. К утру-то уж буря непременно утихнет. Марк вспомнил, что он даже не взглянул на орла. В деревне и в самом деле разворачивать его не стоило, но сейчас… Орел лежал тут, рядом, и движимый внезапным побуждением Марк взялся за сверток. Закат осветил складки плаща, превратив фиолетовый цвет в царственный пурпур. Отвернув последнюю складку, он взял орла в руки: холодный, тяжелый, с вмятинами, горящий красным золотом в закатном свете.