Орёлъ i соколъ
Шрифт:
Как это?
А так – заживо. За веру.
А знаешь, я ведь молитву выучил по молитвослову.
Какую?
Отче наш…
Это хорошо… Но пора мне.
Любочка вскакивала пружинно, и покачивая, как написал бы Лермонтов, гибким станом быстро уплывала по ведущей вверх тропинке.
Аньке он писал часто. Адрес ее он знал наизусть еще с того вечера… Нет, утра, когда проводил ее в первый раз.
Он писал часто, почти каждую неделю, а она отвечала изредка. Может один раз в три месяца. В письмах на пылкость его признаний отвечала сухой хроникой своих институтских буден. А потом, на второй год и вовсе
Весь отпуск Володя ходил чернее тучи, все порываясь рвануть в Сочи… Но где там!
Паспорта нет, а по его военному билету путешествовать только до первой комендатуры!
И больше не писал.
По тропинке, что серпентином петляла по дну крутого овражка, прорывшего массивное тело песчаного обрыва, Володя спустился к Иртышу. Любочки не было. Он расстегнул хэ-бэшку, бросил ремень и фуражку на песок. Сел лицом к воде, подхватив колени, как это всегда делала Любочка. А вон вдали и Елисеев приближается… Нет, не Елисеев. Их там двое. Нет, даже трое. Да они еще и в форме! Да и с автоматами. При приближении солдат, Володя встал, застегнулся на всякий случай, и подпоясался.
Эй. – крикнул старший из краснопогонников, – вы бы сержант, шли до части своей.
А что? – наивно поинтересовался Худяков.
А то что осужденные убежали… Тут где то могут… Вы не видели никого?
Я? – по идиотски переспросил Володя, – не, не видал.
Солдаты проследовали дальше вниз по берегу.
Интересно! Зэки беглые, ну дела! Володя усмехнулся, и снова расстегнул форменный ремень.
В Афгане духи расслабиться тебе не дают, везде на нерве ходишь, а в Союз прилетел – и на тебе – зэки беглые шатаются…
– Эй. Эй! Эй. Солдатик! Еле – еле послышалось вдруг из кустов что под самым обрывом, где овражная тропа выползала на пляжный песок.
– Эй, солдатик, подь сюда, не боись!
Володя прищурившись стал глядеть во все глаза туда, откуда доносился призыв, но ничего так и не увидал.
– Подь сюды, денег дам.
Володя осторожно приблизился, и тут таки разглядел в кустах двух дядек в серой робе и таких же темно-серых кепи.
– Ты молоток, кореш, что нас краснопогонникам не сдал… Молоток! Ты не боись, ты сбегай в сельпо, принеси нам похавать да выпить, вот деньги, возьми, тут тебе еще и самому на курево да на ханку хватит. Дядька, который говорил, протягивал несколько скомканных бумажек: трешки, пятерки…
Ты нам похавать принеси, и еще купи там в аптеке йоду и бинтов. Только, ты кореш, нас не выдай, ато мы тебя того…
Да не, он парень хороший, он же нас видел, когда спускался, ты же видел? – спросил другой – что постарше, – и не выдал, значит наш, значит соучастник, а значит и болтать не станет.
Неожиданно Володя почувствовал тонкий укол холодной стали сзади под ребро.
Не дергайся, кореш, а нето зарежу больно! – дыхнул кто-то сзади, тот третий, которого Худяков вообще прозевал.
Нука достань у него этот, как его, военный билет! – приказал тот, что давал деньги.
Сильная рука стоящего позади, властно и оскорбительно грубо полезла в нагрудный карман.
Ху-дя-ков! Во как! Место рождения – Ульяновск… Ну так, если ты нас корешок, выдашь, так мы тебя сыщем, а там – фью, – и Володя почувствовал, как нож, приставленный к спине двинулся вперед, заставляя Володю выгибаться, словно он становился в гимнастический мостик.
Вдруг зэки замерли, прислушиваясь… Володя тоже прислушался невольно, и уже разгадал легкую походку, Любочки, еще скрытой за изгибом серпентина, но уже отчетливо приближающуюся.
– Беги прочь, Люба, спасайся! – крикнул Володя, и только остро почувствовал холод ножа, на всю ладонь входящего в него.
Любочка потом приходила в гарнизонный госпиталь вместе со своей матерью, тоже в таких же платке, глухой блузке и плотной темной юбке до самого полу. Они приносили свежего творогу, варенья, меду, пирожков с яблоками.
Маму звали Авдотья. Без отчества, просто Авдотья.
Любочка рассказала, как на Володин крик спустилась было ниже к воде, но едва увидела беглых, рванулась наверх, что было сил. А тут как раз наш спортсмен Елисеев навстречу трусцой бежал… "Бог его нам послал". Любочка мимо него стрелой и только крикнула, сама не помнит что. А Елисеев то не даром мастер спорта по десятиборью! Сломал всех этих троих, да так, что одного, говорят, едва живым до тюремного госпиталя довезли.
А Володе операцию делал – сам полковник Хуторной, который доктор медицинских наук и все такое. А теперь Любочка к нему будет приходить, но всегда с мамой, или с братом.
А крестик мой нашли? – почему то первым делом спросил Володя.
Вот, я его потом там на песке нашла…
И Любочка склонившись к самому Володиному лицу вдруг ловко протащила петлю шнурка между подушкой и его бритым затылком.
Носи…
Это мне бабушка подарила.
Бог тебя хранил, – вставила Авдотья, и ласково улыбнулась всем добрым своим лицом.
Уходя, Любочка положила рядом с Володиной подушкой тоненькую книжицу. Володя пощупал пальцами. Евангелие. Евангелие Господа нашего Иисуса Христа.
Когда Худякова стали выпускать гулять в госпитальном дворе, Любочка пришла одна, без Авдотьи. Взяла его под руку, заговорщицки и спросила, – а хочешь…а хочешь я тебе отмолю… Отворожу твою любовь к Аньке твоей?
Нет, не хочу, – ответил Володя.
Но она же замуж вышла!
Ну и что? Это не важно.
А как же ты?
Не знаю.
А я тебя бы всю-всю жизнь любила бы. И батька с тобою меня бы отпустил. Мне Авдотья сказала. Только бы повенчались. И отпустил бы.
Ты хорошая.
Да. Но только ты еще ничего не знаешь, какая я. Я тебя буду так любить – до самой черточки! Всю-всю жизнь, и ты счастлив будешь со мной.
Ты хорошая, но только я другую люблю.
Володя, но она же замужем!
Ну и что?
Володя, ну миленький, ну давай я тебя отворожу! Я сама умею ворожить. Грех на себя возьму – у тебя как рукой сымет.
Нет.
Володя уезжал из госпиталя в Душанбе. Оттуда самолетом он должен был вернуться к себе в часть. В Афган. Где под Кандагаром ждали его товарищи. Лёха Старцев.