Орелинская сага. Книга вторая
Шрифт:
– Может зря мы его отпустили, – пробормотал он. – Мальчик упрямый. Будет лететь до последнего, а потом не сможет вернуться…
Табхаир тут же вышел из себя.
– Ничего не зря! – закричал он. – Нафин не какая-то птица! Он молодой и сильный! Вот на тебя, трусливый конунг, я бы не понадеялся, а он долетит! Долетит и спасет всех нас!
Одинг побагровел. Щеки его сердито надулись, здоровый глаз засверкал гневом, а руки сами собой потянулись к поясу, где обычно висел меч.
– Трусливый конунг?! – зашипел он. – Вот сейчас я тебе покажу, какой я трусливый!
Но тут между братьями встал Углет и неожиданно воскликнул по-абхаински:
– Не делать это! Зло не надо! Я еще плохо учи абхаинский, но хотеть понимать… нет, сказать для вас – не надо звать зло оттуда. Плохо это, беда!
Он указал себе под ноги и укоризненно покачал головой.
Старцы уставились на Углета, а капитан мрачно заметил:
– А ведь ваш товарищ прав. Зло под нами, и оно чувствует и наш испуг, и нашу ненависть. Сейчас чудовище сыто – оно сожрало мой корабль и моих людей, – но, когда снова проголодается, то примется за нас. Оно заставит рассориться, возненавидеть друг друга, а, когда мы сами себя поубиваем, впитает наши почерневшие души.
– Откуда такая осведомленность? – не удержался от сарказма Табхаир. – Неужели очевидцы порассказали, или ты сам уже бывал здесь?
Но капитан только взглянул на него и горько усмехнулся. Ответил же за Чара Нерт:
– Ты всю жизнь прожил, как бог, Табхаир, поэтому можешь и не знать, сколько зла собралось сейчас на земле, и как оно действует на людей. Стоит спуститься ночи, и в слабых смертных душах начинают просыпаться пороки, которые спешат завладеть человеком пока царствует Мрак. И, чем слабее, чем податливей смертный, тем крепче эти пороки завладевают им. А потом и Зло проникает в мир через такого человека даже при свете дня! Мы часто видели подобное, поэтому ни мне, ни капитану Чару не нужно было плыть именно сюда, чтобы узнать, как может уничтожить Зло. Сначала неприязнь и раздор, потом открытая вражда и, наконец, желание уничтожить друг друга.
Табхаир недовольно нахмурился, а Одинг вдруг согласно закивал.
– Верно, верно! Вот нас, роа-радоргов, вечно все не любили и без конца принуждали к открытой вражде. А потом выходило, что…
– Постой! – резко оборвал его Табхаир. – Взгляни-ка, что это с Углетом?
Старик бежал по плато к самому обрыву и не отрывал глаз от какой-то точки на небе. Все, даже шатающийся от слабости Чар, поспешили за ним и сразу поняли в чем дело. Темная точка в вышине быстро превратилась в большую птицу, а потом стало видно, что это возвращается Нафин.
Юноша летел тяжело, из последних сил взмахивая крыльями. Его голова и руки бессильно повисли, и, едва ступив на землю, Нафин рухнул, как подкошенный.
– Я не долетел, – прошептал он пересохшими губами. – Очень тяжело… Берег видел, но он далеко,… на самом горизонте… Не добраться… А вокруг только вода, вода, вода…
И, закрыв глаза, потерял сознание.
* * *
До самого вечера несчастные жертвы кораблекрушения почти не разговаривали между собой. Оттащив
Положение складывалось отчаянное.
По словам Нафина выходило, что долететь до берега невозможно; по словам Нерта – что ни один корабль к Острову и близко не подплывет, так что, как ни крути, а грозила им неминуемая смерть, или от Острова, который по убеждению Чара скоро должен «проголодаться», или они сами, оголодав, подберут все съестные припасы и умрут без пищи и воды.
А с наступлением темноты в голову полезли всякие страшные мысли, навеянные рассказом Нерта. Да еще на небо наползли тучи, и поднялся страшный ветер, так что даже самые неверующие и скептически относящиеся к древней легенде начали боязливо озираться вокруг.
Огромные толстые листья, свисающие с деревьев, полоскались на ветру точно тряпичные лоскуты; мохнатые стволы гнулись до самой земли, и холод охватил путников, леденя не только тела, но и души.
Спасаясь от ветра, они кое-как перебрались поближе к скалам и забились в неглубокую нишу, но страхов это не убавило. Чем глубже становилась ночь, чем сильнее дул ветер, тем явственнее слышался им в грохочущем прибое рев пробуждающегося чудовища. А, когда от сильных порывов казалось, что и сам Остров содрогается, все начинали испуганно смотреть себе под ноги, ожидая, что земля вот-вот разверзнется и поглотит их.
Но вскоре ветер задул послабее. Деревья гнулись и шумели уже не так угрожающе, с посветлевшего на востоке неба начали сползать последние обрывки туч, и, когда первые лучи еще тусклого солнца скользнули по успокаивающемуся морю, отступили и ночные страхи.
– Ну вот, кажется, мы пережили эту ночь, – стараясь выглядеть, как можно бодрее сказал Табхаир.
Он выбрался из ниши и осмотрелся, прислушиваясь к плеску волн, в котором больше не слышался рев чудовища. Остальные тоже выползли наружу, радуясь начавшемуся дню и тому, что все они всё еще живы.
– Что-то я проголодался! – Одинг крепко потянулся всем телом и расправил крылья. – Ночка выдалась не из легких. Даже не припомню, когда бы я еще чувствовал себя так скверно. Ни один бой не отнимал у меня столько сил! Эх, сейчас бы мяса, да побольше! Спросите любого роа-радорга, что делал Одинг после сражения, и вам сразу же ответят: ел.
– Ты и без сражений поесть не дурак, – тут же проворчал Табхаир, но и по его лицу, и по лицам всех остальных было видно, что и они не прочь подкрепиться.
Однако, когда достали припасы и разделили их, отступившее было уныние снова вернулось.
– Похоже, мы не того боялись, – задумчиво сказал Табхаир, дожевывая последние крошки. – Этот остров, скорей всего, обычный кусок суши, и зла в нем не больше чем в Углете, которым тоже пугали всех подряд. Но вот от голода мы умрем – это точно. Той еды, что осталась, не хватит даже до вечера, а новую взять негде.
Все понуро опустили головы, и только Углет что-то тихо заговорил Одингу по-иссорийски. Тот уныло выслушал, а потом спросил Хаму: