Оренбургский владыка
Шрифт:
Дутов, зная, какая мощь находится под рукой у атамана Каледина, рассчитывал, что с Дона придет помощь. Но она, увы, не пришла. Дон затянула трясина междоусобицы между иногородними и казаками, стариками и молодыми, между фронтовиками и теми, кто на фронте не успел побывать вообще. Мешали распри между разными партиями и группировками, которых на Дону оказалось не меньше, чем в революционном Питере… Каледин, глядя на разброд, мрачнел несказанно, под глазами у него набухали мешки, лицо делалось серым.
— Весь вопрос в психологии, — говорил он, — опомнятся казаки —
Не опомнились казаки. Чтобы привести их в чувство, требовались меры неординарные. И Алексей Максимович Каледин решился на них…
Это был генерал, очень любимый казаками, особенно фронтовиками — он прошел с ними огонь, воды и медные трубы. Каледин считался «второй шашкой» России после Келлера, в бою всегда оставался спокоен, сосредоточен и кавалеристов своих всегда водил в атаку лично. Именно Каледин разнес в пух и прах четвертую австрийскую армию, а потом не захотел признать революционные преобразования, развалившие фронт. И вот в конце концов он стал донским атаманом.
Именно он на Московском государственном совещании выступил с требованием вывести армию за пределы «кольца политики», снизить до нуля влияние солдатских комитетов, начавших уже повелевать командирами (те даже в нужник не могли сходить без решения) и вообще всю власть в войсках вернуть командованию.
— Этого не будет никогда! — истерично выкрикнул на это Керенский.
Видя, что Россия продолжает распадаться, а его земляки посходили с ума, что впереди нет ничего светлого, только мрак, анархия, холод и голод, Каледин и решился на эту крайнюю меру — он застрелился.
Гибель его, да, отрезвила Дон. Старики заявили, что они виноваты перед застрелившимся атаманом, и бросили клич: «Вооружайся!» Была объявлена всеобщая мобилизация казаков от восемнадцати до пятидесяти лет. Наступление большевиков на Дон вскоре было остановлено.
Но победа царила недолго — через две недели на Дону уже находились красные, наказной атаман Назаров [38] , заменивший Каледина, был схвачен и расстрелян. С ним погибли еще две тысячи человек.
38
Анатолий Михайлович Назаров (1876–1918) — генерал-майор. Окончил академию Генштаба. В октябре 1917 г. — командир кавалерийского корпуса на Кавказском фронте. По приказу Каледина остался на Дону, с декабря — походный атаман Донского казачьего войска. После того как Каледин застрелился, избран атаманом войска Донского. Расстрелян.
Оказалось, что помочь Дутову некому. Гибель Каледина оренбургский атаман воспринял как большую личную беду. Ночью в старой, пропахшей мышами и клопами избе он налил стакан водки — старой, еще в четырнадцатом году произведенной «смирновки», бутылку которой для него достал есаул Мишуков, ходивший за атаманом как привязанный, — перекрестился и молча выпил.
По избе носилась, хлопоча и что-то напевая, Саша Васильева, протянула Дутову кусок
Он отвел ее руку в сторону, пожаловался:
— Плохо мне!
— Александр Ильич, голубчик, Господь с вами, — шепотом произнесла Саша и налила атаману еще водки, полстакана, — держитесь, пожалуйста! Если вы не удержитесь, мы все погибнем.
Атаман печально поглядел на нее.
— Эх, Шура, Шура, — наконец проговорил он.
Он звал ее Шурой, иногда, в минуты близости — Шуркой, это имя нравилось ему:
— Шурка — казачье имя. А Саша… Ну что Саша? По-мещански как-то. Похоже на старую бегонию. То ли дело — Шурка! В этом имени — бунт.
Он взял в руку налитый стакан, залпом выпил. Саша вновь поднесла ему кусок ржаного хлеба с кругляшом хрустящего огурца. Спросила с болью, плохо спрятанной в голосе:
— Что-то случилось, Александр Ильич?
— Случилось, — Дутов похрустел огурцом. — В Новочеркасске застрелился атаман Каледин.
Саша перекрестилась:
— К нам это имеет какое-то отношение?
— Самое прямое. От атамана Каледина мы ожидали помощи. Теперь не дождемся, — Дутов вяло махнул рукой. — Все!
— Александр Ильич, миленький, скажите откровенно, как на духу, мы удержимся в Оренбурге… даже нет, не в Оренбурге, а вообще?
Дутов помрачнел, проговорил хрипло:
— Не знаю, Шура. Никто этого не знает, — атаман сморщился жалобно, по-ребячьи, — скажу одно: драться мы будем до конца… Пока у нас будут силы — мы будем драться. Дальше — не знаю.
— Я с вами, Александр Ильич, — Саша прижалась головой к плечу атамана, — до конца с вами.
— Спасибо, Шура, — хрипло проговорил Дутов, стукнул донышком стакана о стол. — Пока в нашем войске держится только один военный округ — Второй. И столица округа — Верхнеуральск…
В Верхнеуральск Дутов и намеревался пробраться — там много верных людей, красными не пахнет совершенно, старики, увешанные Георгиевскими крестами и прочими наградами, прочно держат общественное мнение в своих руках, большие тракты, по которым можно было бы быстро перебросить войска, — в стороне.
Атаман вскинулся, услышав всхлип Саши Васильевой.
— За брата боюсь, — пожаловалась та, — ему же придется в Остроленской, либо в Федотовне остаться. Как бы не пропал…
Дутов шевельнул бровями, одну бровь приподнял, другую опустил:
— Не пропадет. Я ему дам охранную грамоту. Единственное что — попадаться к красным с этой грамотой опасно. Шкуру с живого спустят.
Саша вновь всхлипнула, несколько мгновений неподвижно стояла около атамана, потом отерла лицо платком и проговорила тихо:
— Чему бывать, того не миновать.
— Все, Шурка, под Богом ходим, — произнес атаман.
В Верхнеуральск Дутов ушел в сопровождении верных сподвижников. Охраны не было, из оружия — только то, что имели при себе, револьверы, шашки, да одна винтовка с тремя запасными обоймами. Саше Васильевой, которая шла вместе со всеми, атаман дал крохотный дамский «браунинг», украшенный нарядной насечкой.