Орфей
Шрифт:
Мне их не суждено было испытать…
Бац! Без перехода, без приближения, без предупреждения. Бац!
План-схема в виде неправильного вертикального овала. По форме напоминает контур говяжьего сердца, неровный, книзу сужающийся. Тонкими нервными окончаниями входят в него извилистые линии со всех сторон и соединяются в центре в единое пятно. Одно или два изломанных кольца поменьше вписаны в схему. Паутина сумасшедшего паука. Кажется, я узнаю… Поверх накладывается сетка из правильных пронумерованных прямоугольников, зыбко-голубая. Щелк! Один из прямоугольников, крупно. Да это же схема города!..
Бац!
Бац! Прямоугольники перещелкиваются, как слайды, под каждым — подробный план, с названиями улиц, каждым отдельным, домом со своим номером. Наверное, сделано со снимка из космоса. Я таких никогда не видел. Бац!
Снова ночная Москва. Ураган продолжается, но район другой. Деревья целиком летят по воздуху. Ливень. Застигнутые люди жмутся под аркой дома. Неподалеку в черный пластиковый мешок упаковывают труп. Щелк! Рвутся, падают на мокрый асфальт, в лужи, трамвайные, троллейбусные провода. Люди наступают в лужи, корчатся, умирая в шоке. Щелк! Набережная. Высотка. Гостиница «Украина»? На бульваре огромная обломавшаяся ветка сбивает с ног, подминает человека. Щелк! Щелк! Склоняются на куполах, обрушиваются многопудовые кресты. Щелк! Еще пластиковые мешки, еще белые, с отсветами мигалок в ночи, фургоны. Я не могу больше! Что это? Где? Почему? Из-за того, что было у нас? Из-за меня? Это уже произошло? Или только должно произойти? Выпустите меня из этого! С крыш взлетают оторванные листы железа. Они тоже могут убивать.
Бац! Утро. Мокрый покореженный город. Много парней в летней камуфлированной форме, но это не войска. Визжат пилы — прорубаются завалы тополей на улицах, бульварах, скверах. Щелк! Нескучный Сад. Тут прорубаются в упавших трехсотлетних дубах. И солнце светит нестерпимо над застывшими троллейбусами, над зияющими провалами в крышах…
Бац! Нет, я не могу так больше. Бац! Бац! Я ухожу. Бац! Щелк! Бац! Я ухожу, у меня нет больше сил. Я убегаю в свое прошлое, я лучше буду вспоминать. Я не хочу, я противлюсь вашему мягкому неотвратимому нажиму, но уж лучше он, чем это…
Началось с запаха…
Начнем в этот раз с запаха. Память человеческая вообще сильна в ассоциативно-запаховом ряду. Над Балакиревским переулком витали ароматы свежеподжаренного кофе, душистых специй. Сейчас точно не скажу, а тогда, пять лет назад, — еще было. Здесь находился Моспищекомбинат, производитель сублимированных продуктов. Всякие там концентраты. Филиал Института тонких взаимодействий, как ему объяснили, располагался немножко в глубине дворов. Слышались звуки близкой Москвы-Товарной-Рязанской. Дом был кирпичный, принявший хороший капитальный ремонт, темно-бордовый, с яркими белыми окнами и выведенными белым шашечкам узора под карнизом.
Еще впервые попав сюда, он с недоумением воспринял наименование НИИТоВ и как это соотнести с тем, чем ему предложили здесь заниматься.
«Вон та сосулька на краю крыши висела-висела и в пятнадцать часов ноль восемь минут сорок три секунды обломилась и угодила по голове гражданину Н. совершенно случайно»… «Неработающий Лейкин Ной Соломонович кавказской национальности обнаружил у себя в рекламной почте поздравительное письмо и бандероль с начинкой «Си-4» от благотворительных фондов Организации Освобождения Палестины»… «На кольцевом развороте улиц Рогова и Живописная произошло ДТП между автомобилями «Запорожец» владельца казино «Золотая ночь» и «Лексус» ветерана труда Союза советских писателей; транспортные средства не пострадали, водитель «Запорожца» госпитализирован».
Так он начинал развлекаться, когда уставал.
Заданий было много. Здесь роль играло общее количество, так как объем каждого теста не превышал страницы-двух, но в целом за одно тестирование он делал по три таких экзерсиса, и за месяц набегало почти два авторских листа. При его работоспособности было не слишком обременительно. А вот платили ему по самой высокой по тем временам ставке — четыреста долларов лист. Когда ему объясняли эти условия, мол, никто его задаром работать не хочет заставлять, он так и сказал психологу Вениамину, Венику, с ним сразу сошлись как-то ближе: «Так, может, бросить мне все остальные глупости? В издательствах ставки падают, они там все врут, что налоги задавили, стану на вас работать». Не всерьез сказал, конечно. От своей работы он ни за что бы не отказался. Вряд ли это было только везением, но все надежды, возлагавшиеся на него в свое время, он оправдывал. Его книги продавались и, что самое главное, покупались. Тут, конечно, важен был факт не насыщенного пока рынка и верной маркетинговой политики набирающих силу книгоиздательских и книготоргующих предприятий. Чистой удачей можно счесть лишь, что попал он сразу в издательство, чья политика оказалась успешной. Так что «тлетворный запашок известности» его коснулся и оказался гораздо слаще, чем он представлял себе. Кто же откажется, чего ради бросит, по какой-такой причине?
Но деньги лишними никогда не бывают, и кобальтовый «Сааб», на зависть соседям (что тоже льстило), продолжал дважды в неделю останавливаться у подъезда в точное время. Шофер поднимал наверх коробки с продуктовыми наборами высшего качества. Форма поощрения едой не канула и во времена власти только денег. Веня сказал в ответ на его попытку возразить: «Брось, старик, у нас так принято еще с поры академических пайков. У творческого человека не должна болеть голова о хлебе насущном каждый день».
Понятно было, что никакими взглядами в двадцать первый век неведомые работы, в которые он оказался вовлечен, не пахнут. Любопытство разъедало, но прямых вопросов он себе пока не позволял. Когда пошли тесты на заданную тему с включением заданных элементов, он с самым невинным видом поинтересовался: не собираются ли они делать филологическую экспертизу на предмет установления подлинного авторства его книг? И не психологи они, а специалисты-литературоведы и лингвисты? Сергей Иваныч, Анатолий и Вениамин вежливо посмеялись.