Орфические песни

Италия XX века, где поэты жили гораздо дольше, чем в России того же времени, а на их признание со стороны литературной критики и общества куда меньше влияли политические перемены, на русский взгляд, насчитывает неожиданно много благополучных

и даже, как сейчас выражаются, «успешных» поэтических биографий. На их фоне судьба Дино Кампаны выглядит отчаянно, фатально несчастливой, как будто перенесенной сюда с другого края Европы. Нетипичной для итальянца была и внешность поэта: светло-русая, всегда всклокоченная шевелюра, отдающая в рыжину борода, как сказали бы у нас, «веником», широкие выдающиеся скулы, румяные щеки. У Дино были «небесно-голубые глаза ребенка» (эту фразу можно прочесть во всех воспоминаниях о нем), открытые и добродушные, в которых по временам загорались жутковатые огоньки — знак приближающегося приступа агрессии. Многие сравнивали Дино с лесным сатиром или вакхантом. Но не реже того в воспоминаниях самых разных людей звучат и другие сравнения: «он был похож на русского священника», «на беглого монаха», на «одного из типов, какими полны рассказы Горького». Поэта, который называл себя «последним германцем Италии», часто принимали за русского, а его истории о странствиях по России с компанией босяков или о романе с «русской нигилисткой» — по всей вероятности, вымышленные — стали непременной частью «мифа Кампаны».

Жизнь Дино, открытая внешнему взгляду, представляла собой цепь провалов и безумств: неуспеваемость в лицее, изгнание из университета, ссоры с семьей, пьянство, драки, пешие скитания, ночлеги на голой земле, корабельные трюмы, полицейские участки, тюремные камеры, палаты психиатрических больниц. Плодом его творческой активности, продлившейся не более восьми лет, была маленькая книжка под названием «Орфические песни» и еще несколько десятков стихотворений разного уровня.

…Но в клинике, незадолго до смерти, Дино спокойно и твердо сказал кому-то: «Я дал итальянской поэзии мелодичность и чувство цвета, каких у нее прежде не было».

Справедливы или нет притязания Кампаны, но в Италии было и есть немало людей, ставящих этого безумца на одно из первых мест в национальной поэзии Новеченто. Среди них те, кто сами могут быть названы в ряду лучших ее представителей: Эудженио Монтале, Джузеппе Унгаретти, Марио Луци, Альфонсо Гатто, Камилло Сбарбаро и другие. В 1942 году, когда кости Кампаны переносили с больничного кладбища, устроив для них отдельную могилу в романской церкви XI века, Монтале, Луци и Гатто несли гроб на плечах, что было понято всеми как жест символический.

Нашим герметикам [1] все хотелось найти себе предтечу, да непременно чтобы был свой, а не француз или англичанин. Италия, которая имела поэтов великих, но не имела «проклятого поэта», может быть довольна, что теперь есть под рукой здешний уроженец — слепок с Гёльдерлина по одержимости манией преследования, с Рембо — по исступленному бродяжничеству. Но когда схлынет волна моды, в истории поэзии для Кампаны останется уголок куда более скромный, чем то место, которое хотели бы ему присвоить эти герои сегодняшних афиш.

Дж. Папини Passato remoto, 1948

Так ревниво и язвительно реагировали на посмертное признание поэта постаревшие экс-футуристы. Спустя многие годы после смерти Кампаны они по-прежнему не могли простить ему независимости, непохожести, непримиримых суждений и скандальных выходок. Об одном его поступке богема Флоренции долго помнила, как о чем-то вроде сожжения храма Артемиды Эфесской. Среди блестящей публики Дино, представленный в качестве талантливого деревенского чудака футуристическому вождю Филиппо Маринетти, подносит ему свои «Песни». «Простите, синьор Маринетти, минуточку, я только удалю отсюда то, что лучше не читать, — места, которые могут вам показаться непонятными». На глазах у мэтра он не спеша вырывает из книги лист за листом — и, наконец, вручает ему пустую обложку.

Дино Кампана родился 20 августа 1885 года в окруженном лесистыми горами городке Марради, в местности, называемой Тосканская Романья, географически и этнически представляющей собой окраину Романьи, а в политическом отношении с XVI века подчиненной Флоренции. Еще недавно здесь говорили на романьоло, а итальянский язык, разработанный на флорентийской основе, в школе изучали как иностранный. Не поэтому ли поэзия Кампаны пронизана остро-щемящим чувством горных перевалов и крепостных стен, этих границ, разделяющих маленькие природно-культурные мирки? Долина речки Ламоне, в которой стоит город, так красива, что, кажется, в любую пору года способна дарить вдохновение поэту или живописцу. До сих пор часть жителей Марради трудится на земле. По старинке они называют свой городок не читта, а паэзе (село).

Отец будущего поэта, Джованни Кампана, — учитель единственной в городе начальной школы, маленький полноватый человек — был корнями из Фаэнцы; мать, Франческа Лути, рослая, физически сильная, с экспансивным и неуравновешенным характером — из тосканской глубинки. Лицом, статью и нравом Дино пошел в материнскую породу. Старший из двух сыновей, более яркий и одаренный, он с детства был предметом особых надежд родителей. В маленьком городе учитель считался персоной почти священной. Семья жила на виду. Родители изо всех сил старались дать детям приличное образование. Например, благодаря усилиям родителей познания Дино в иностранных языках выходили далеко за пределы гимназической программы: он читал на пяти языках, а по-французски впоследствии даже писал стихи. Восприимчивый к искусству и поэзии, хорошо играющий на фортепьяно, с правильно поставленной литературной речью, это был, по всем признакам, развитый мальчик из культурной семьи. При этом родители были глубоко религиозны: регулярное посещение церкви и домашние молитвы были важной частью быта.

«Глядя на него, все мне завидовали, говорили: вырастет — будет вам утешение», — горестно вспоминала впоследствии мать. С пятнадцати лет все переменилось: Дино стал неуправляем, и ввести его в какие-то рамки было невозможно вплоть до момента, когда за ним навсегда закрылись ворота психиатрической клиники. Учеба пошла под откос, ссоры с матерью стали переходить в жуткие скандалы и дебоши, о которых заговорил весь город. Лишь благодаря связям отца удалось получить свидетельство о среднем образовании. Послушавшись на какой-то момент родительских уговоров, Дино заставил себя поступить на химический факультет университета в Болонье, но завалил уже первую сессию. Оказавшись снова в родительском доме, он жил во власти никому неведомых дум и мечтаний. Днем уходил в леса и горы, а ночью, напившись крепкого кофе, до утра запирался с книгами. Весьма далеким от нормального было отношение Дино к противоположному полу: оно сочетало крайнюю стеснительность и внешнюю агрессивность, которая принимала формы патологические. Ситуация, в общем, понятна: рано развившийся парень, одаренный сверх меры физической силой, темпераментом и воображением, в муках неудержимого влечения. Но замкнутый, болезненно возбудимый, временами беседующий сам с собой, он лишь отпугивал ровесниц. Внутренняя борьба вырывалась наружу в виде агрессии: доходило и до топора в руке, и тарелки, и стулья не раз летели на улицу с третьего этажа. Даже многие годы спустя, в психбольнице, он и врачу ничего толком не объяснит. Может быть, лучше других понимал Дино один старый деревенский священник, который, вопреки общему мнению, называл его, уже тридцатилетнего, «самым добрым мальчиком на этом свете».

«Сумасшедший или не сумасшедший, но все понимали его превосходство», — спустя много лет запишет в воспоминаниях его товарищ. Бывшие друзья детства смутно чувствовали, что душа этого парня занята чем-то особенным, недоступным для них. Не только в родном городке, но и в компаниях студентов Болоньи — те, кому приходилось общаться с Кампаной накоротке, отмечали единогласно: «он не был похож ни на кого».

Страдания Дино нашли выход не только в безумных поступках: они же сделали его поэтом. Записывать стихи он начал, когда, после изгнания из университета и неудачной попытки завербоваться в солдаты, жил в Марради, как всем казалось, без всякого дела. В это время он много читает — как итальянских поэтов прежних поколений, так и иностранных, часто на языке оригинала. Главными его вдохновителями становятся французские «проклятые»: Бодлер, Верлен, Рембо, Малларме. (Впоследствии цитаты из «проклятых» будут буквально насквозь пронизывать «Орфические песни».) Дино открывает для себя и автора куда менее известного — Жерара де Нерваля. Его восхищают великие американцы — По и Уитмен.