Орган времени

Чичилин Игорь

– А знаете, – улыбаясь, сказал я ему, – я все-таки прыгнул.

– Что? – не понял он.

– Ну, тогда на мосту, помните?

– Да.

– Я все-таки сделал этот прыжок, – продолжал улыбаться я, – я делаю его сейчас. Понимаете? – и попытался приподняться.

– Да, – тоже улыбнулся он, – понимаю. Лежите.

Мне было хорошо. Легко и свободно.

– Хорошо, – сказал я.

Сергей Степанович вопросительно посмотрел на меня. Он что-то делал на маленьком столике рядом со столом, на котором лежал я.

– Хорошо, – повторил я, – мне хорошо. Только вот холодно. Может, давайте начнем?

Я думал, что когда

усну под наркозом, то перестану мерзнуть. Мне хотелось избавиться от холода.

– Сейчас, – мягко сказал Сергей Степанович, – уже скоро. Потерпите.

– Да, – откликнулся я, – быстрее бы.

Я не боялся, совсем не боялся, только хотел уснуть поскорее, чтобы не мерзнуть.

Потом опять открыл глаза. Сергея Степановича не было, но через секунду он подошел, держа руки поднятыми перед собой и с повязкой на лице.

– Ну, – сказал он мне, – вы готовы?

– Да, – улыбнулся я, – да.

– А у тебя как? – Сергей Степанович посмотрел на Леночку за моей головой. Наверно, она кивнула, судя по глазам Сергея Степановича.

– Наконец-то, – все улыбаясь, сказал я.

– Что? – переспросил Сергей Степанович.

– Наконец-то кончается этот день, – я чувствовал себя на шаг от будущего и видел свет впереди. – Это был долгий и тяжелый день. Наконец-то все кончается.

– Нет, – сказал Сергей Степанович. – Теперь-то как раз все и начинается.

Потом он кивнул Леночке, и я увидел, как она подошла откуда-то сверху. Ее лицо выражало сосредоточенное безразличие, но я все равно улыбнулся и ей тоже. Она как будто не замечала меня и только накрыла мою улыбку резиновой маской со шлангом.

– Ну, – сказал Сергей Степанович, – считайте до десяти.

И я начал считать…

Часть 2. В больнице

Когда я открыл глаза, это не было чем-то; когда я открыл глаза, я не понимал, что смотрю; взгляд не принадлежал мне, и увиденное не определяло наблюдателя или способности видеть – меня просто не было вначале моего взгляда, когда я открыл глаза.

Тихо. Темно вокруг. Лишь где-то впереди тусклая лампочка за открытой дверью. Там коридор, и окно напротив двери, за которым ветви деревьев и ночь, ночь…

Взгляд не был подвижен. Предметы существовали в нем, он включал их в себя – все было гармонично и просто, но странно, неестественно пусто там, где должно быть что-то… или кто-то?

Я пытался дышать. Это получалось не всегда – легкие натыкались на преграду, лишь конвульсивно сокращаясь и не втягивая ни капли воздуха. Я думал, что задыхаюсь. Но тут раздавалось шипение, и воздух поступал, освежая легкие. Шипение не зависело от меня, наоборот – я зависел от шипения. Оно раздавалось во тьме, и тогда можно было сделать вдох – только тогда. Хотелось дышать чаще, но это было невозможно. Нужно было смириться и приспособиться – я знал, что иначе умру, задохнусь, если не сделаю это. Я смирялся. Я приспосабливался, почти задыхаясь, но радуясь, что могу дышать хоть так. Тьма вокруг. Я лежал и слушал, когда можно дышать. Ловил ритм шипения, находясь на краю жизни, слушал тьму. Шипение – вдох. Шипение – вдох. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш.

Глаза были закрыты – на дыхание уходило слишком много сил, их уже не оставалось на то, чтобы смотреть. Но через дыхание я начал ощущать себя, понимать, что я – это кто-то, нечто, собранное воедино и присутствующее в каком-то месте. Мое тело

отдавалось ощущениями, начиная принадлежать мне. Окружающее больше не было пустым в середине, теперь оно определяло нити, которые все сходились во мне. Не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент я все же пришел в себя, осознав, кто я, и вспомнив, что со мной было.

Да, ночь хранила тьму, я лежал в ней. Шипение принадлежало дыхательному аппарату, который стоял где-то слева у изголовья моей постели, и трубка от него была вставлена мне в рот. Она имела довольно большие размеры, и приходилось держать рот неприятно широко открытым. Я чувствовал, что так продолжается уже давно – челюсти ныли. Да и все тело затекло от долгой неподвижности, лежа, вытянувшись на спине.

Я попытался пошевелиться, но почти ничего не вышло из этого. Мышцы не слушались – не то чтобы они не могли справиться с чем-то, а просто не реагировали на сигналы, которые я посылал им. Словно во сне, когда нет тела, вернее, чувствуешь его, но оно только ноет, абсолютно не подчиняясь. Это было странно и немного страшно. Но я все же пытался сделать что-то, хотя бы согнуть колени. На это уходило бешеное количество сил, к тому же надо было дышать. В общем, похоже, я отключился, не выдержав такого напряжения, потому что когда смотрел в следующий раз, то видел молодого доктора в белом халате и шапочке, который стоял рядом и спрашивал, смогу ли я дышать сам.

– Угу, – как мог более бодро промычал я с дыхательной трубкой во рту.

Тогда, увидев мою реакцию, он щелкнул чем-то на дыхательном аппарате, и шипение прекратилось – я смог дышать, когда и как захочу. Я был благодарен доктору и хотел попросить, чтобы он вынул еще и трубку у меня изо рта, но не мог сделать это с трубкой во рту. Доктор посмотрел на меня, потом кивнул и ушел. Я снова остался один в темноте без тела.

Было тихо. Я пытался ощущать себя, понимая, что операция уже позади и, значит, что-то произошло со мной. Но боли нигде не было, я лишь чувствовал, что голова перевязана и какая-то странно и тяжелая, и легкая одновременно. Казалось, ее размеры огромны, но плотность мала. Я чувствовал голову как огромный воздушный шар где-то над глазами.

Никого не было вокруг, лишь тишина, лишь ночь. Лежа на спине, я продолжал испытывать неудобство в затекшем теле, но повернуться на бок и занять какое-то более удобное положение представлялось совершенно невозможным. Я смирялся, лежа в темноте.

Теперь мое «я» полностью вернулось ко мне, я понимал и помнил все, хотя был еще слишком измотан и слаб, чтобы размышлять о чем-то, как-то оценивать происходящее. Лишь думал, что устройство уже, наверно, во мне и я жив, то есть перенес операцию и не умер – хотя бы это было хорошо. Но я не радовался, нет. Я был слишком занят поддерживанием жизненных функций в себе, чтобы уделять внимание еще и эмоциям.

Я не знал, сколько сейчас времени, но очень хорошо понимал, что нужно продержаться до утра, когда придут люди и, наверно, помогут мне поддерживать эти мои жизненные функции. Хотелось видеть Сергея Степановича, даже Леночку, пусть бы они посмотрели, что я жив, и порадовались бы за меня. Но нужно было ждать утра. Я знал, как лучше всего дождаться утра ночью – просто уснуть, тогда всё будет быстро и легко. Но я понимал также, что проспал почти целый день и уснуть ночью после этого сложно. Я закрыл глаза и стал ждать.