Оргазм, или Любовные утехи на Западе. История наслаждения с XVI века до наших дней

Мюшембле Робер

Под завесой рассуждений о нравственной чистоте сельской жизни и порочности жизни городской скрывается истинная проблема, и она касается места молодых в большом городе. Бесконечно тянется череда людей, вырванных из привычных мест; законы рынка подчас обрекают приезжих на нищету и толкают юношей к пьянству и воровству, а девушек — к торговле своими прелестями. Образуется как бы двойной резерв работников-для труда и для наслаждений, и весьма примечательно, что теперь они часто оказываются в одном символическом ряду. Господствующая мораль заставляет подростков жить в нравственных оковах, если они хотят преуспеть в будущем. Они должны воздерживаться от какой-либо сексуальной жизни, законной или незаконной. И даже такой выход, как содомия или мастурбация, им запрещен. Участь девушек еще тяжелее. Как правило, они нанимаются в служанки и могут в будущем стать добродетельными и любящими супругами, если только им удастся устоять перед натиском хозяев и слуг-мужчин. Если они сдаются -их выбрасывают на улицу, и им остается лишь пополнить ряды проституток. Если в деревне коллективное давление заставило бы соблазнителя

жениться на забеременевшей от него девушке, то в городе у нее нет защиты. Так из нормального экономического кругооборота оказываются исключены две группы людей обоих полов. Они оказываются на обочине общества. Порочные подмастерья, кусающие руку вскормившего их мастера, и падшие женщины вызывают скрытый страх у людей обеспеченных и благонамеренных. Надо сказать, что проститутки, нарочно заражающие джентльмена венерической болезнью, существовали не только в мужском воображении.

Неудивительно, что многие метафоры, обозначающие большие европейские города, связаны с образом адской бездны, полной всевозможных пороков, или же гигантской матки, поглощающей людей. Старый ужас перед безудержной сексуальностью женщин находит свое отражение в образе города-чудовища. Все буквально одержимы темой тела, как индивидуального, так и коллективного. В Англии она появляется у Дефо, Свифта, Смолле-га, Стерна, Филдинга, Ричардсона и у многих других писателей, а также в гравюрах и рисунках Хогарта. Дефо призывает чуму очистить Лондон от населяющих его ужасных организмов. Высокая городская смертность вызывает страх и отвращение. В 1721 году в трактате «Своевременные размышления о нечестивом и опасном обычае хоронить в церквах или в церковной ограде» Томас Льюис призывает отныне не хоронить людей в церквах и внутри церковной ограды. О том же говорят и в Париже. Но как только в 1776 году было принято решение о переносе кладбищ за городские стены, начались бунты. Низшие классы имели свою точку зрения на этот вопрос и хотели, чтобы усопшие родственники оставались рядом с ними76.

Дьявольские биографии

В XVIII веке публичные казни и пытки по-прежнему были одним из самых популярных зрелищ. Философы с Вольтером во главе, равно как и чувствительные люди, осуждали их, но все было тщетно. Огромные толпы народа собирались, чтобы поглазеть на казнь. В Тулузе в 1746 году 40 тысяч зевак, среди которых было 2 тысячи детей, смотрели, как вешают протестантского священника. В Лондоне казни в Тайберне также привлекают всеобщее внимание77. Понятия равновесия, умеренности и сдержанности, столь почитаемые мыслителями ХУЛІ века, не отвечали настроениям толпы, которую возбуждали кровь и смерть. В новом литературном жанре «криминальной биографии» пристрастие к кровавым.зрелищам использовалось для того, чтобы читатель мог обуздать собственные страсти. Лучше всего особенности жанра изучены на материале английской литературы. «Криминальная биография» опиралась на давнюю традицию «духовной биографии». В ней использовался тот же принцип: читатель как бы участвовал в судьбе героя, и постепенно это приводило его к лучшему постижению собственного «я». Примером может служить роман «Молль Флендерс» Даниэля Дефо, героиня которого, по принятой традиции, проходит путь от невинности к порочности, а затем раскаивается78.

Ужесточение законодательной системы привело к тому, что в Лондоне с 1680 по 1720 год казнили гораздо больше преступников, чем раньше., особенно воров. Они считались «отвратительными вонючими существами». Каждый осужденный имел возможность обратиться к собравшимся с речью, прежде чем душа его отойдет к Господу. В Париже также увеличилось количество вынесенных смертных приговоров за воровство, и осужденному также предлагалось превратить свою казнь в поучительное зрелище. «Предсмертные завещания», сохранивщиеся в архивах парламента, вовсе не содержат в себе последнюю волю злоумышленника. Это заметки, наспех сделанные судейским секретарем прямо на месте казни: считалось, что возможность высказаться публично перед всеми может подтолкнуть преступника к последнее му покаянию. Исследования этих французских материалов пока не изданы79.

В Англии кроме литературных переложений существуют еще три типа источников, излагающих факты. Они составлены, соответственно, судебными властями, священниками и журналистами. Официальные «Отчеты о процессах» продавались всем желающим, в первую очередь юристам. В этих отчетах обычно указывался состав суда, излагалось краткое содержание дела и вынесенный вердикт. Постепенно они становились все более подробными, а изложение — все более ярким. Если в конце XVTI века отчеты не превышали двух страниц, то к 1730 году они в среднем составляли 48. Под пером священника Ньюгейта, отчет которого неизменно появлялся на следующий день после казни, главным героем становился сам преступник. Используя опыт духовной биографии, священник описывал глубину падения осужденного и отмечал степень его раскаяния, ибо лишь тот может снискать спасение души, кто уходит в мир иной не только в страхе, но и с божественной любовью. Однако две серии подобных отчетов явно неполный ничего не говорят о казнях в провинции. Что касается журналистов, то для них преступник — герой сенсационных материалов. Они стремятся найти эффектные и кровавые подробности для первой полосы и снабжают отчет стереотипными гравюрами. На них слова персонажей заключены в облачко, выходящее изо рта, как в современных комиксах. Авторы таких отчетов позволяют себе высказать личное отношение к происходящему: они сочувствуют жертве, приходят в ужас от тяжести преступления, изрекают нравственные суждения. Однако иногда видно, что некоторые самые ярые преступники, такие как Джон Шеп-пард или Мэри Карлтон, вызывают у них восхищение80.

Эти три источника

и породили столь популярный жанр. Некоторые книжки с криминальными биографиями представляют собой просто анонимные сборники описаний процессов. Это, например, «Полное собрание примечательных казней» 1718 года или появившееся п> дом позже «Полное собрание государственных казней», «Хроника Тайберна» 1768 года, «Ньюгейтский календарь» 1773 года и т. д. Во всех подобных сборниках по одной и той же канве описываются происхождение и детские годы главного героя, картины его жалкого существования, арест, суд и казнь. Другие произведения, подписанные авторами, более подробны и лучше обработаны. Автор комбинирует сведения, почерпнутые из разных документов, и составляет частично вымышленную историю, где преступник похож на фольклорных героев, таких как Робин Гуд или Мол Катперс. Он уже не просто преступник, но борец с властью. «Капитан» Александр Смит повествует о «Жизни и приключениях самых известных разбойников с большой дороги», а в 1734 году «капитан» Чарльз Джонсон представляет около 200 бродяг и воров в «Общей истории жизни и приключений самых знаменитых разбойников с большой дороги, убийц, уличных грабителей и т. д.». В предисловии Джонсон говорит, что преследует поучительные цели, однако это не мешает ему приводить достаточно скабрезные детали, «для того чтобы наставлять и отвращать испорченных и неопытных лиц того возраста, в коем все склонны к разврату». В самом повествовании есть все, что может понравиться читателям: немного насилия, немного порнографии и комического, а главное — много действия. Иногда автор использует целыми кусками «Отчеты о процессах» и исповеди перед священником. К ним добавляются смешные, а то и гротескные эпизоды, которые ему удалось найти в жизни преступников. Читатель смеется над ними и тем самым дистанцируется. Читателю не следует брать пример с героев повествования, так как никто из них не

Іожет скрыться от правосудия и все злодеи в конце кон-эв наказаны. Более того, персонажи все глубже скатыва-тся в стереотипные для эпохи образы порочных подмастерьев и падших девушек-воровок81. Таким образом, в произведениях этого жанра опять сказались те же идеи и тревоги эпохи, что и в руководствах по правилам хорошего тона, морализаторских сочинениях и большой литературе. Подростки без определенных занятий, женщины без супружеской опеки представляли угрозу для общества, так как таили в себе возможность разрушения общепринятого порядка вещей. Превращая их в объект насмешки, автор отчасти успокаивал всеобщую тревогу.

Моральный заряд подобных произведений проявлялся в патетическом описании печального конца преступника. Идея самоконтроля торжествовала над разрушительным индивидуализмом82. Нарушенный общепринятый порядок восстанавливался с наказанием преступника. Можно задаться вопросом: как действовало на читателя уничижительное употребление в документах таких сочетаний, как «частное лицо», развратная «человеческая природа», «личные страсти», «аппетиты и наклонности», где понятие «частного», «неуместного» противопоставляется общественному и нравственному порядку вещей. При этом нельзя не принять во внимание и то восхищение, что порой вызывали некоторые из этих трагических персонажей с сильным характером и почти харизматической притягательностью. Возможно, успех жанру принесло именно то, что читатель, ничем не рискуя, мог погрузиться в мечты о завораживающем нарушителе правил и вместе с тем видел, что преступник неизменно арестован, а порочный подмастерье и падшая девушка наказаны за неповиновение. Взбунтовавшаяся женщина призрак* пугающий мужское воображение, — водворена на свое место и согласилась принять привычный порядок вещей. Неизвестно, как относились к этим повествованиям женщины-читательницы и видели ли они в них то же, что и мужчины. Супруги, запертые в клетке брака, быть может, ощущали возбуждающий холодок, читая о запретных приключениях и недоступных эротических наслаждениях. Во всяком случае, покупать и читать эти книги для них не было так зазорно, как порнографические.

Большие писатели также обратились к криминальной теме. Среди драматургов можно указать Гея с его «Оперой нищих» (1720) и Лилло, автора «Лондонского купца» (1721). Среди романистов — Филдинг, опубликовавший в 1743 году!«Джонатана Уайльда», и Даниэль Дефо (1660-1731), которого эта тема буквально заворожила, и он не раз к ней возвращался, интерпретируя по-разному, зачастую весьма оригинально83. Дефо отходит от общепринятой традиции. Его герои после долгих приключений остаются ненаказанными. Истинный протестант, проникнутый духом индивидуализма, Дефо предлагает читателю увидеть в повествовании вымышленную историю и самому вынести свое свободное суждение о герое. Это поражало и даже шокировало. В предисловии к роману «Удачи и злоключения знаменитой Молль Флен-дерс» (1722) Дефо поясняет, что стремится «обратить наше внимание на самих себя»84. «Полковник Джек» (1722) дает ему возможность высказать свою концепцию личности, прибегая к сложному приему. Джек украл день-ги у бедной вдовы, но через год его замучили угрызения совести и он решил возместить украденное. В воображаемом разговоре со своей совестью он говорит о себе «я», но, когда речь заходит об украденных деньгах, называет

себя «он». И речь идет не только о том, чтобы приписать свое преступление кому-то другому. Дефо тщательно разделяет «л» и «он»: «я» появляется, когда речь идет о нравственном проступке, «он» — когда возникает тема раскаяния и надежда, что Господь простит содеянное85. Возможно, Дефо позаимствовал этот прием из исповедей реальных преступников, и так проявлялось у них то смятение и потеря собственной идентичности, что наступали в момент убийства или сразу после него. Еще одна его героиня, Роксана (персонаж одноименного романа 1724 года), объясняет по другому поводу: «Грех и стыд идут друг за другом [...], как причина и следствие»86.