Орион и завоеватель
Шрифт:
Но потом Олимпиада вновь призывала меня, и всем своим существом я чувствовал этот неслышимый зов, неуловимый для других и совершенно неодолимый для меня. Я приходил к царице и видел змей, которые скользили по ее дивному телу. Хохоча от восторга, она раздирала мою плоть и мучила меня до полного изнеможения. Но всякий раз на рассвете я просыпался в своей постели, бодрый и невредимый, невзирая на все, что Олимпиада проделывала со мной с помощью своих чар в часы ночной тьмы и страсти.
Каждый день с юга приходили все худшие вести. Побуждаемые персидским
Я хотел попросить Аристотеля оценить ситуацию. Я не знал здесь человека мудрее, быть может, за исключением самого Филиппа. Но мудрость царя, как и подобает властелину, была направлена лишь на то, чтобы служить укреплению царства. Аристотель глубже понимал человека. Он стремился познавать мир, а не править им.
Освободившись, я отыскал философа; он сидел в хижине, приютившейся за конюшнями. Перед ним на шатком столе располагался большой ящик с землей. Ученый внимательно разглядывал его.
– Можно войти? – спросил я от порога хижины. Двери не было. Грубое одеяло занавешивало невысокий проем. Мне даже пришлось пригнуться, чтобы войти. Утро было теплое и солнечное, в воздухе пахло весной.
Аристотель так вздрогнул от удивления, что пошатнулся даже его колченогий табурет. Он смотрел на меня, болезненно моргая.
– О! Это ты, Орион, да? Входи, входи.
Я заметил, что в ящике с землей размещен целый муравейник.
– Мы можем многому научиться у муравьев, – сказал Аристотель. – У них есть свои царства и даже войны. Эти насекомые во многом подобны людям.
– Но почему люди всегда воюют? – спросил я.
Аристотель наморщил высокий лоб.
– Спроси лучше, почему люди дышат? Потому что не могут иначе.
Я смутно вспомнил, что один из творцов, Золотой, в надменности своей утверждал, что сотворил меня воином, равно как и тех других, кто был рядом со мной во времена ледникового периода.
Аристотель решил, что мое молчание вызвано удивлением. Взяв за руку тонкими пальцами, ученый увлек меня к ящику, где находился муравейник.
– Смотри, Орион. Я поместил сюда двух муравьиных цариц, одну в этом углу, другую в противоположном. Им хватает места, и я позаботился, чтобы у всех было довольно пищи.
Совершенно одинаковые, на мой взгляд, насекомые – мелкие, черные и ужасно деловитые – сновали повсюду в земле, которая наполняла коробку.
– Теперь посмотри, – указал Аристотель. – Два муравьиных войска раздирают друг друга смертоносными жвалами. Они вполне могли бы жить в мире – и все же воюют. Каждый муравейник хочет главенствовать. Это в их природе.
– Но люди – не муравьи, – сказал я.
– Хуже, они подобны голодным псам, – произнес Аристотель с истинным гневом в голосе. – Когда человек видит, что у соседа есть то, чего нет
– Значит, и Филипп хочет ограбить и подчинить себе Афины и Фивы?
– Царь не хочет этого, а вот они именно так обойдутся с нами, если смогут.
– В самом деле?
– Да, мы боимся этого.
– Но оба города расположены далеко на юге. Почему мы готовимся к войне с ними? Почему они хотят воевать против нас?
– Итак, твои вопросы становятся более определенными. Это хорошо.
– И все-таки?
Аристотель опустился на табурет и заложил руки за спину, потом поднял голову, чтобы взглянуть мне в лицо.
– Готов ли ты выслушать лекцию по истории, Орион?
По его тону было понятно, что слушать придется долго. Я кивнул.
Аристотель встал и, расхаживая, начал говорить.
– Греки никогда не умели надолго объединяться, – говорил Аристотель. – В этом их слава и слабость. С той поры, когда Агамемнон несчетные века назад повел ахейцев против Трои, греческие города держались вместе всего по нескольку лет в столетие.
Они ненадолго объединились полтора столетия назад, когда персы под властью старого Дария вторглись в Грецию, чтобы наказать страну за восстание городов на побережье, на противоположном от Афин берегу Эгейского моря. Персов прогнали, но сперва афиняне остановили их натиск у Марафона. Десять лет спустя сын Дария Ксеркс пришел в Грецию с несметным войском. И вновь персов ждала неудача, хотя они осадили сами Афины: ведь все города юга, а главным образом Афины и Спарта, выступили против захватчиков.
Оба раза македоняне позволили персам пройти через их территорию без боя. Они даже продавали персам лошадей для кавалерии и древесину для кораблей. Фиванцы так никогда и не забыли этого.
– Но это было более века назад, – сказал я.
– Да, тогда македонцы были всего лишь простыми пастухами, – проговорил Аристотель. – И они не могли сопротивляться могучей персидской армии. В отличие от афинян они даже не считали себя греками.
– Жители Афин до сих пор называют македонцев варварами, – напомнил я.
Аристотель кивнул, выражая согласие:
– По сей день. Потерпев второе поражение, персы решили, что наши забияки, которые живут столь далеко на границе Персидского царства, не стоят того, чтобы тратить на них силы и время, и незачем покорять их. Но Царь Царей решил сохранить за собой богатые города на побережье, хотя населяли их такие же греки, как и те, что жили в Афинах, Спарте и Фивах. И с тех пор, – продолжил Аристотель, – персы постоянно вмешивались в греческую политику. Сначала они поддерживали Спарту против Афин. Потом Афины против Коринфа. Персидское золото не давало городам объединяться. Так Царь Царей сохраняет нашу слабость, чтобы греки не могли угрожать его империи.