Орион-Светоносец
Шрифт:
— Мама спит.
Он сразу распознаёт ложь. Смотрит с немым укором.
— Сколько таблеток она выпила за три дня?
— Не знаю. Не скажу. Пойдём, я тебе покажу игру. Совсем новая, только скачал. «Песчаные змеи». — И я тяну его к себе, в другое крыло дома, прочь от мамы, прочь. — Войнушка такая.
— Я знаю, Стэн. Сам её программировал.
— Пап, я не знаю, сколько она выпила, окей?! Выпила и лежит. Уже поздно. Пускай себе спит, а?! — Я изо всех сил тащу его в сторону, торможу и кусаю от напряжения губы. Всё равно что пытаться плечом сбить с курса авианосец. — Папа, скажи, зачем ты так делаешь?
— Я её люблю, Стэнли.
Я чуть не плачу. Я ненавижу его и люблю.
— Ты разве не хочешь младшего братика? Или сестру. Хочешь сестрёнку, Стэнли?
— Хочу! Хочу — но не так же!..
Не надо. Только
…Мы ехали на воздушной дороге. Кабина была открыта. Великая высота над землёй — над городами, домиками — страна-игрушка. Альпы вдалеке.
— …Рассказывай.
Я рассказал.
— В школе… ну и не только в школе — в сети…
Отец подбадривает меня взглядом. Продолжай.
— …и вообще… Говорят, я родился…
Смелее. Ну же, Стэн…
— Говорят, будто ты изнасиловал маму, пап.
— И что ты родился от насилия. — Он явно не удивлён. Я вдруг понимаю, что он давно знает про эти слухи. Их всю дорогу знали все. Кроме меня.
— Они утверждают, что ты пришёл к ней в сопровождении солдат. Через три дня после похорон. Что ты приказал солдатам её держать — …
Я шевелю языком через силу. Язык омертвел, словно я никогда больше не смогу ничего сказать. Я онемею, как мамин брат, когда умер его Отец и он не разговаривал несколько лет, а всё сидел у могилы, молча, страдая, как скорбный дух.
Отец считает что-то на пальцах, у него шевелятся губы.
— Ты был зачат в начале октября. Посчитай по календарю. К тому времени мы с твоей мамой были уже женаты.
Я молчу, ощущая на вкус свой позор.
— Она вышла за меня замуж, Стэнли. Брак означает, что люди согласны друг с другом спать.
Я был безмолвен. В тот миг я уже понимал, что он мог просто заставить её выйти за него замуж и жить с ним. Кто бы ему помешал? Сколько я себя помню, нас с мамой всегда охраняют его солдаты. Ими кишит участок, ворота, подъезд. Мама никогда не уходит из дома одна — она вообще почти не выезжает — но если бы она хотела? Может, её бы просто не пропустили? Покинуть нас без согласия отца она бы точно не смогла. Я это знал, но не мог его ненавидеть, не мог даже по-настоящему обидеться на него, потому что я хотел жить. Я предпочитал жить и быть, как бы оно так ни вышло, что я живу. Мне было не всё равно, но я не мог игнорировать причинно-следственные связи. Если бы мама не жила с отцом, я бы не родился. Если б она решила уйти и отец её отпустил, у меня бы не стало мамы. А я хотел, чтобы она была.
— Мы тебя очень любим, Стэн, — сказал он. — Твоя мама и я.
— …Не так!
— Стэнли, это естественный способ делать детей. — Мы уже почти у спальни. — Если не так, то как же?
— Скай!..
Мама зовёт его, завёт отца, и мне приходится выпустить его руку, потому что теперь она сама его зовёт.
— Скай? Опять очки нацепил, — кривятся мамины губы. — Чёрные. В темноте.
— Не нацепил, а снять не успел. — У него другой голос, задорный и грубый, как будто он чем-то пьян. Он стоит у ног мамы, снимает очки. Совсем молодое лицо. Волосы у отца белые, словно платина. Они седые. Этого никто не знает. Все думают, что он их красит по личным причинам. А он поседел. Мама вздыхает и прикрывает глаза рукой.
— Небо ты моё, небо… — тянет она по-русски, глядя в его голубые глаза сквозь пальцы, будто бы смотрит в свет. — Ясное моё солнце…
Её приподнятые ноги обрисовываются под пледом, чуть раздвинутые в коленях. Русые косы расплелись, рассыпались по груди, перепутались на подушке, на шее. Мама наматывает прядь на неуверенные персты, отводит руку, обнажает шею. Рука отца играет с поясом доспеха.
— Скай… — шепчет мама, почти поёт. — Слава, иди к себе.
— Иди играй в «Песчаных змей», сын.
— Прикончи парочку арабов, Слава, — дразнится мама и шевелит под пледом пальцами ног. — А мы тут сделаем ещё кого-нибудь, чтоб их всегда было кому убивать.
Их улыбки зеркальны. Сияют глаза. Что отражают зеркала, стоящие друг перед другом? Я закрываю за собой дверь. Ухожу. Я хочу младшую сестру, очень хочу. Я её заберу к себе, закрою дверь, и никто её больше не обидит. Никто ей не расскажет такой дряни, как мне в школе. Я им всем язык вырву.
Сначала я почему-то пошёл
Я принялся убивать арабов.
Всё было настоящим там, в пустыне — вонь, огонь, хруст песка на губах, обещание скорой разборки в сердце тьмы, в красных морях. Мой брат Орион — Орион-Светоносец — помогал марксистским партизанам и арабским радикалам так же исправно, как когда-то его отец, мамин брат. Мы то и дело находили подарки с Марса в песке — герметичные полусферы, битком набитые боеприпасами, оружием и пайком. Пустыня полыхала день и ночь. Прожектора чертили чёрное от жара небо в клетку, чадили, сгорая свечой, кипарисы и пальмы, и самая большая ловкость заключалась в том, чтобы вовремя распознать прущего на тебя с товарищами шахида. На днях (во время утренней игры) мы прочесали всю пустыню, захватили столицу и космопорт. Я пропустил следующий уровень (транспортировка на Красный Марс), прибегнув к чит-коду, и отправился истреблять марсиан. Красные орды, commies. Людей Ориона. Нас нёс к его столице ветер Марса. Бессильный шелест, песок и пыль, крик и стон, вой плавящихся металлов и свист бури пуль — и музыкальное сопровождение игры — сплетались в песню войны, песню алого бога. Зов Ориона. Красные падали перед нашими автоматами, словно кегли — худые жалкие дикари — и мы шли, шли, шли вперёд. Миссией руководил мой отец. Когда мы ворвались в тёмную крепость, я, как, наверное, сделал бы каждый, сменил игровую личину. Теперь я стал моим отцом. Мы встретились с Орионом один на один, отец/я — и он.
Орион — твой брат, умоляла в тылу сознания мама, твой брат…
Он ждал меня в лабиринте в глуби своей цитадели, с клинком в руке, как древний богатырь. В кромешной красной преисподней я глянул ему в лицо — человеческое, земное… Орион был прекрасен. Иконный лик. Глаза синели, как васильки. У Повелителя Красной Тьмы были глаза, как у мамы. Синие, русские. Мои.
Меня схватила судорога. Царапая щёки, я сорвал шлем и еле успел нагнуться к ведру для бумаг. Меня стошнило алкоголем, жёлчью и злостью. Я поднялся и как-то прополз десять метров до своей уборной, шатаясь, размазывая слёзы и горько кляня и жалея себя и отца. Завтра же напишу Ориону, решил я, завтра же. Не сейчас, потому что я пьян, у меня истерика, и я чёрт-те чего наплету. Завтра. Попрошусь к нему на Марс. К коммунистам, ага. В сердце тьмы, к диким… рогатым… большевикам. Я напился холодной воды из-под крана, влез под горячий душ, потом вылез обратно в комнату и с позором убрался под одеяло.
Во сне всё было как наяву, в прошлом году, когда мы с мамой на месяц съездили в Киев. Я ещё успел вспомнить, успел понять, что это сон — и тут же позабыл. Сон выполз в мир, а наш цветной, богатый мир был сном. Иллюзия, виртуальность. Холодная война закончилась совсем не так, последние тридцать пять лет не то исчезли, не то не туда пошли. Мы возвращались домой, в Советский Союз. Не оттого, что отец прогнал нас, умер или разорился, нет. Это было наше решение, отец тоже одобрил его (только какой отец?). Воздушный трамвай плавно нёс нас над городом. Темнело, но я узнавал места — это были жилые кварталы, лежащие через большой бульвар от нашего дома. Бульвар Кольцова. Внизу и рядом, только руку протяни, были знакомые дома и здания, места, которые я уже видел в прошлом году, в другой жизни — старые продуктовые магазины, многоэтажки, «Молоко», булочные, «Канцтовары»… В той прошлой жизни мы, дети, покупали там в конце лета тетради, ручки, фломастеры и дневники на новый учебный год. Я помнил всё, как будто бы это было со мной. Когда-то я купил там калькулятор и карманную электронную игру, в которой ушлый заяц из мультика «Ну, погоди!» катил с четырёх желобков яйца, а волку надо было их ловить. Игра была интересная, я б и сейчас в неё поиграл. Тогда «Канцтовары» казались мне сверхсовременным магазином. Теперь я понимал, что они, как и все советские магазины, неэффективно распоряжались площадью. На том пространстве можно было бы разместить гораздо больше товаров — если бы эти товары были в СССР.